Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков

Едва ли представляется возможным определить, кому принадлежит авторство сравнения «защитников» разных веков – В. Г. Короленко и Ф. А. Вигдоровой. Его высказывали А. А. Ахматова, Р. Д. Орлова, Л. К. Чуковская, И. Грекова, Н. Я. Мандельштам и многие другие[508]. Сопоставление имен не только укрупняло личность советской журналистки за счет аналогии с фигурой классика русской литературы, но и точно указывало культурную традицию, на которую та опиралась в общественной практике. Аналогия именно с Короленко объясняется ролью писателя в судебных процессах XIX века: журналистские расследования, предпринятые им по «мультанскому делу» и «делу Бейлиса», сплотили свободолюбивую общественность в защите безвинно осужденных удмуртов и киевского еврея, закончились пересмотром первого судебного разбирательства и оправдательным приговором во втором процессе. Безусловно, и Короленко опирался на уже сформированную традицию, у истоков которой стояли Ф.-М. Вольтер, А. И. Герцен, Э. Золя, Л. Н. Толстой и многие другие русские и европейские интеллигенты. «Дело Бродского» пробуждало в сознании либеральной общественности культурную память, продуцировало использование тех же защитных сценариев в современных процессах над инакомыслящими. Вигдорова, составив запись суда над Бродским, процитировала не текст, но модель поведения Короленко и рассчитывала не только на узнавание первоисточника референтной группой, но и на аналогичную реакцию властей – отмену несправедливого приговора. «Дело писателя – не преследовать, а вступаться», – скажет Л. К. Чуковская в открытом письме М. А. Шолохову[509]. Именно этим принципом руководствовались шестидесятники, не желавшие смиряться с преследованием инакомыслящих.

Проверка жизни литературой – типичный для интеллигентского сознания прием оценки действительности и человека. Книжная культура задавала параметры, сравнение повседневной реальности с высокими идеалами было способом моральной аргументации в осмыслении социальных явлений и поступков современников, выступало механизмом формирования собственной идентичности. Не только Вигдорова и ее друзья прибегали к этой логической операции. В лексиконе шестидесятников можно найти показательные примеры. Л. М. Алексеева признавалась, что ощущала себя девочкой, воспитанной первым революционным поколением[510], В. Т. Шаламов вспоминал о влиянии книги Б. Савинкова «То, чего не было», вызвавшей в нем «страстное желание стать в эти же ряды, пройти тот же путь, на котором погиб герой»[511]. Приобщение к опыту прошлого столетия через литературные тексты создавало сложноорганизованную субъективность, когда в личностном самосознании, сформированном советской культурой с ее аксиологией и поведенческой нормативностью, проявлялась осознанная ориентация на иную систему ценностей и модели поведения. При этом ценность нонконформизма, осмысленная в привычных для русской интеллигенции категориях «свободолюбие», «духовная свобода», «вольнодумство», не исключала потребности жить и трудиться на благо социалистической родины. «Русский» и «советский» компоненты в самосознании шестидесятников дополняли друг друга.

Позиция «защитник», реализованная Вигдоровой и ее единомышленниками, антропоцентрична: человек выступает в аксиологии высшей ценностью. Милосердие и взаимопомощь предстают основными принципами человеческого общежития. Справедливость мыслится неотъемлемым качеством юридического закона, однако гуманизм ценится выше закона и должен определять социальную практику. Последний тезис требует комментария.

К середине 1964 года, когда состоялся суд над Бродским, по указу Верховного совета РСФСР об усилении борьбы с тунеядством от 1961 года было подвергнуто административному наказанию 37 тыс. человек, и поэт формально подпадал под его действие. Защитники не требовали отменить сам указ как несправедливый или недостаточно обоснованный, а только просили не применять его в отношении конкретного лица. Интеллигенция, борясь за оправдание осужденного, по сути, предлагала власти аналог индивидуального подхода в педагогике: при определении меры за правонарушения просила учитывать мотивы поступков и весь спектр личностных особенностей подсудимого и подходить к вынесению приговора избирательно. Эту позицию на первый взгляд можно истолковать как правовой нигилизм, поскольку в ней игнорируется принцип равенства всех граждан перед законом. Однако за ней скрывался общественный запрос на гуманизацию закона и правоприменительной практики.