Философическая история Человеческого рода или Человека, рассмотренная в социальном состоянии в своих политических и религиозных взаимоотношениях, во

Если немного поразмышлять о сказанном мной, то станет очевидным, что ныне – крайне благоприятный момент для образования в Европе унитарного правления; и если люди, призванные Судьбой и Волей к законотворчеству, не ощутят большого преимущества, сообщенного им толчком, уже сотрясшим эту часть Мира, то для их деятельности уже впредь не представятся более подходящие обстоятельства. Я прекрасно осознаю, что поначалу эти люди, увлеченные внешними проявлениями, скажут мне, сколь далеки еще вещи от указанного мной единства, и как будто, наоборот, все предпринимает усилие сильнее и сильнее разделиться. Я не отрицаю этих внешних проявлений; я их нахожу даже вполне естественными и очень пригодными для доказательства того, о чем говорил.

И, действительно, кто вспомнит, сколько попыток предпринимала Человеческая воля, чтобы достичь в Европе своего господства. Что за труды! Что за чудесно сплетенные сети! Что за долгие и мучительные усилия! Воля обрела, наконец, успех. Но возникла на пути непредвиденная преграда. Дважды установленная чистая республика, дважды скрепленная кровью двух несчастливых монархов, не могла сопротивляться первому удару Судьбы. Она пала на обагренные кровью развалины, которые сама же нагромоздила. Между тем, появился судьбоносный человек; он увлек в свой круговорот ужасную европейскую Волю, сказав ей, что этот круговорот – ее. Она ему верила, даже долгое время после того, как больше не могла в это верить. Но, наконец, когда этот человек, опрокинутый более могучей, нежели его, судьбой, пал, должна ли была она его поддерживать? Да; ибо имела надежду лишь на заблуждение, однажды поддавшись его обману. Изумленная от своего поражения, но не павшая духом, эта верховная Воля противостоит еще событиям. Она напрягает свои последние силы и возмущает все, что можно еще возмутить. От Тахо и до Дона слышен ее голос. Она сотрясает Испанию и Италию; она тревожит Англию и Германию; она запугивает Францию; приводит в движение даже прах древней Греции, где она некогда правила; брошенные на арену Турки и Русские попадут под ее удары, итог которых сложно предвидеть. Как бы там ни было, она постоянно надеется извлечь из всего превосходство, ослабив, по крайней мере, своих злейших врагов.

Тем не менее, Судьба, еще трепещущая от опасности, которую избежала, призывает своих защитников. Воодушевленные ей судьбоносные люди противостоят всеми своими силами волевым людям. Именуясь роялистами и либералами, одни и другие раскачивают в разные стороны Социальное состояние, будто бы желая его разорвать. Первые, мечтающие лишь о реставрации сокрушенных установлений, обвиняются в том, что хотят обратить вспять ход цивилизации; вторые, стремящиеся лишь к осуществлению своих идей усовершенствования, обвиняются в том, что желают погубить цивилизацию, бросив ее слишком вперед в круговорот революций. Оба обвинения не лишены оснований и порождают ряд запретов и разъяснений, которые никого не оправдывают и ничего не разъясняют. И все же формируются отдельные правления смешанного типа и, производя при помощи сиюминутного интереса подобие союза многих людей, достигают смягчения их идей, порождая среди них нечто вроде срединной партии, названной партией центра. Люди ее составляющие, в собственном смысле слова, не принадлежат ни к одной партии: они умеренные, сторонники правительства (gouvernementistes), министериалы (ministeriels). Эти имена, которые должны быть в чести и придавать центристам силу, наоборот, их губят в глазах общественного мнения и лишают всех средств.