Философическая история Человеческого рода или Человека, рассмотренная в социальном состоянии в своих политических и религиозных взаимоотношениях, во

Глава XI Призыв Провидения в правления смешанного типа для их преобразования в унитарные

Глубоко проникнувшись истиной того, что спасение Европы и всего Мира, втянутого ей в водоворот своей воли, может исходить лишь от Провидения; и, допуская, что даже в отсутствие всякого интеллектуального вдохновения физическая реальность довольно ясно побуждала народы и царей обратить, наконец, свои взоры к высшей силе, ожидавшей только их призыва и готовой снизойти к ним на помощь, я изложил в данной Главе, каковы должны быть формы этого призыва и какими столь же легкими, сколь и простыми, средствами можно достигнуть исполнения всех указанных мной вещей. Но после того, как я увлеченно написал эту важную Главу, для которой, вероятно, все другие были задуманы и упорядочены в изначальном замысле, перечитав ее взвешенно свежей головой, я увидел, что она не может быть опубликованной, ибо в ней не стоит вопрос о принципах, а освещаются только их последствия в будущем, сообщающие им легальные формы; а именно это неизбежно подчиняло одну силу другой, и оставляло Волю подавлять творения Судьбы, прежде нежели они обретали достаточную прочность, чтобы ей сопротивляться.

Признаюсь, что с живым сожалением я был вынужден опустить эту часть моего труда, казавшуюся мне наиболее новой и необходимой; но благоразумие и рассудок велели мне совершить эту жертву. План теократического законодательства в той сущности, как я его набросал, не может быть доверен обществу без крайней опасности, поскольку народ, никак не призванный его осуществлять, способен им овладеть, лишь его уничтожив, нарушив следствия, заранее обесценив все его преимущества. План предназначен только государственному Мужу, пребывающему в более счастливых обстоятельствах, монарху, церковнослужителю, отмеченному возвышенным характером, ведь они способны обеспечить его огромные результаты, последовательно сообщить его различным частям силу и устойчивость, которые они могут постичь лишь в законах.

Темный человек и простой писатель, я мог бы прекрасно показать силу, которую должны призвать люди, если они желают вернуть в свою среду изгнанный мир, но когда пришло мгновение установить формы этого призыва, я почувствовал свою слабость и неспособность, и вынужден молчать из страха их осквернить, а посему я молчу. И в самом деле, существует Глава, где я обозначил эти формы, но я храню ее, чтобы ее передать, когда представится тому благоприятный случай. Если в течение моей жизни подобный случай не представится, то я позабочусь, по крайней мере, о том, чтобы эта Глава пережила меня, ибо самой жертвой я вполне доказываю, что связываю с Главой вовсе иную значимость, нежели значимость, проистекающую обычно из авторского самолюбия или тщеславия.

Глава XII Общее заключение

Я подошел к завершению своего произведения со смешанным чувством удовлетворения и некоторой тревоги. Безусловно, я сделал то, что желал сделать, но не столь точно, как я мог бы это сделать; я чувствовал, что во многих местах я не раскрывал своей темы, и, несмотря на все мои усилия, предпринятые для ее прояснения, многие вещи остаются непонятными. В моем душевном движении, побудившем отобразить на немногих страницах историю Человеческого царства в одной из его Рас на протяжении двенадцати тысяч лет, мне представилось бесконечное множество событий. Почти все эти события казались достойными описания, и все же нужно было сделать выбор, ведь в мой замысел не входило сочинение слишком обширного произведения в период, когда малое число читателей, стремящихся к знанию, охвачено политическими памфлетами и недолговечными газетами, а потому я имел мало времени, чтобы придаваться большим произведениям. Сделав необходимый выбор, я, порой, видел, хотя и слишком поздно, что мог бы сделать его лучше; в других случаях, когда мой выбор мне казался удачным, я признавал, что не вдавался во все подробности, которые могла бы потребовать важность темы. Этот упрек, зачастую обращенный к самому себе, в чем меня, вероятно, еще будут упрекать, являлся неизбежным. Я не мог, пока намечал планы, относящиеся к наиболее отдаленным эпохам моего исторического полотна, ни отразить все их аспекты, ни четко распределить всю их совокупность; если бы я пытался это сделать, то произвел бы картину без перспективы, или был бы вынужден дать ей размер вне всяких пропорций.