Философическая история Человеческого рода или Человека, рассмотренная в социальном состоянии в своих политических и религиозных взаимоотношениях, во

Европа зачастую была театром, в котором этот дух разворачивал весь свой порыв; именно здесь Человеческая воля проявляла свою наибольшую силу. Если бы эта менее горделивая Воля смогла бы признать действие Провидения в то же самое время, когда она сопротивлялась действию Судьбы, то она, несомненно, произвела бы блестящие результаты, ибо свобода, которую она делает своим идолом, образует ее внутреннюю сущность и проистекает от самого Божества. Но ей всегда казалось, что, борясь с необходимостью Судьбы и пытаясь сокрушить ее создания, она сможет, поднявшись на ее обломках, поставить себя выше Провидения. Это было невозможно, и потому ее страшные усилия приводили только к политическим бедствиям, от которых Социальное состояние скорее испытывало потрясения, нежели движение вперед. И тем не менее, я вместе с волевыми людьми не отрицаю, что эти бедствия имели свою пользу. Как и в элементарном мире бури, мгновенно растревожившие воздушные пространства и нагромоздившие на них облака, чтобы предать небо вспышкам молнии, имеют то бесспорное преимущество, что очищают воздух; политические катастрофы одинаково очищают социальный мир и могут через беспорядок привести к восстановлению гармонии; но будет безумием желать этих бурь и этих потрясений вне сезона и вне меры, рассматривая эти чудовищные движения, как достойные восхищения зрелища, принеся в жертву крестьянские упования и счастье наций удовольствию созерцать их ужасные последствия и освящать их опустошения.

Я высказал свою мысль о французской революции. Чтобы она оказалась полезной, ей нужно было остановиться, но чтобы она остановилась, нужно было призвать одну силу, способную ее остановить. Человеческая воля являлась ее двигателем, о чем я сказал достаточно и что я доказал всеми возможными способами. Побежденная Волей Судьба взяла верх над ней, не потому что была сильнее ее, но потому что Воля разделилась в себе самой из-за неизбежного следствия своего естества и вселенского хода вещей. Но судьбоносные люди ошибались, думая, что это уверенное торжество Судьбы, хотя оно таковым вовсе не являлось, ибо абсолютное правление Судьбы в монархии стало невозможным по причинам, на которые я весьма пространно и достаточно отчетливо указывал. Предпринятая попытка ее слияния с Волей в эмпорократиях и конституционных монархиях не может долго длиться, ибо необходимость и свобода суть две крайности, и они могут соединиться только в центре, которого недостает этим двум видам правления. Увлеченный поиском этой середины в чисто политических вещах я его искал с чистым сердцем, но тщетно; я увидел лишь более или менее искусные, более или менее сильные орудия, которые на протяжении определенного времени могли сдвигать с места политические машины, зовущиеся правлениями смешанного типа. Я обозначил эти орудия, но, признаюсь в том, не одобряю их применения, ведь какой искусной не являлась бы машина, каковой восхитительной не казалась бы статуя, идущая с помощью орудия, организованное и воодушевленное жизнью существо будет всегда намного лучше.

Итак, какова недостающая этим правлениям жизнь и как можно ее в них вызвать? И какова эта середина, одна способная соединить две столь противоположные силы, как Воля и Судьба, движение и покой, свобода и необходимость? Я смело отвечаю, что она – Провидение. Я имел счастье показать, каким способом сия божественная сила могла быть призвана в политические установления, что вправе доказать только опыт, но испытание ее естества – не дело обыкновенного человека. Сам народ не в силах его произвести, и именно по этой уже изложенной мной причине я не должен разглашать главу, содержащую элементы указанного действия. Я лишь могу дать зарок, что когда для испытания сего действия появится весьма просвещенный человек, весьма могущественный монарх, законодатель, оказавшийся в очень благоприятных обстоятельствах, то в нем он достигнет успеха; тогда его слава, ставшая превыше всех почестей, не узнает ни границ в пространстве, кроме границ Вселенной, ни предела во времени, кроме предела последнего столетия, в котором будет жить последний народ Гиперборейской расы.