Философия освобождения

Замедляющий момент, сущность Бога, сделал невозможным немедленное исполнение постановления. Мир должен был появиться на свет – процесс, в котором тормозящий момент постепенно аннулируется. Этот процесс, общая судьба вселенной, был определен божественной мудростью (мы всегда говорим образно), и в нем все сущее определило свой индивидуальный ход.

Теперь Будда прав: все, что со мной происходит, все удары и выгоды случая – это моя работа: я их завещал. Но не в мире я впервые вызываю их всемогущей, непознаваемой силой, а перед миром, в простом единстве, я определил, что они должны поразить меня.

Теперь и пантеизм прав: судьба мира едина, есть движение всего мира к одной цели; но никакое простое единство в мире не осуществляет ее, действуя в иллюзорных личностях то в этом направлении, то в том, но простое единство до мира определяет весь процесс, а в мире осуществляют его только реальные личности.

Теперь прав и Платон, который (De Rep. X) позволяет каждому человеку, прежде чем вступить в жизнь, самому выбирать свою судьбу, но выбирает он ее не непосредственно перед рождением, а еще до того, как мир вообще, в трансцендентной сфере, когда имманентного еще не было, определил свой жребий.

Наконец, свобода теперь объединяется с необходимостью. Мир – это свободный акт предмирового единства; но в нем господствует только необходимость, потому что иначе цель никогда не была бы достигнута. Все взаимосвязано с необходимостью, все направлено к единой цели.

И каждое действие человека является одновременно свободным и необходимым: свободным, потому что оно решено до мира, в свободном единстве, необходимым, потому что решение реализуется в мире, становится делом.

26.

Это должен быть правильный принцип, из которого так легко, бесцеремонно и ясно вытекает решение величайших философских проблем, которые самые гениальные люди всех времен безнадежно опускали руки, исчерпав на них все свои мыслительные возможности.

Когда Кант думал, что постиг сосуществование свободы и необходимости через различие между умопостигаемым и эмпирическим характером, он не мог не заметить:

Разрешение представленных здесь трудностей, однако, скажет кто-то, имеет много тяжеловесности и вряд ли поддается яркому изложению. Но разве все остальные, которые были или могут быть опробованы, проще и понятнее?

Все они вынуждены были ошибаться, потому что не знали, как создать чистую имманентную и чистую трансцендентную области. Пантеисты ошиблись, потому что проследили реально существующее единое мировое движение до единства в мире; Будда ошибся, потому что из реально существующего в индивиде чувства полной ответственности за все свои поступки ошибочно заключил о полной самозначимости индивида в мире; Кант ошибся, потому что хотел охватить одной рукой свободу и необходимость в чисто имманентной области.

Мы, напротив, поместили простое единство пантеистов в прошлую трансцендентную область и объяснили равномерное движение мира из факта этого до-мирного простого единства; мы соединили полуавтономию индивида и силу случайности в мире, которая совершенно от него не зависит, в трансцендентной области, в едином решении Бога перейти в небытие и в едином выборе средств для осуществления этого решения. В конце концов, мы объединили свободу и необходимость.

не в мире, где нет места свободе, а посреди пропасти, отделявшей погруженную в себя трансцендентную сферу, восстановленную нашим разумом, от имманентной.

Мы не получили погруженное трансцендентное царство с помощью софизмов. То, что это было и больше нет, мы доказали с логической строгостью в аналитике.

А теперь рассмотрим утешение, непоколебимую уверенность, благословенное доверие, которые должны вытекать из метафизически обоснованной полной автономии личности. Все, что выпадает на долю человека: лишения, несчастья, печали, заботы, болезни, позор, презрение, отчаяние, словом, все тяготы жизни, – не навязано ему непостижимым Провидением, которое непостижимым образом намеревается сделать все возможное, но он терпит все это потому, что сам, еще до появления мира, выбрал все как лучшее средство для

достижения цели. Он выбрал все удары судьбы, которые выпали на его долю, потому что только через них он может быть искуплен. Его существо (демон и дух) и шанс верно ведут его через боль и похоть, через радость и печаль, через счастье и несчастье, через жизнь и смерть, к искуплению, которого он хочет.

Теперь любовь к врагу возможна и для него, как для пантеиста, будхаиста и христианина; ведь человек исчезает перед своим поступком, который мог появиться только по воле случая, потому что страдалец хотел его перед миром.

Таким образом, метафизика дает моей этике последнее и высшее посвящение.

27.

Человеку свойственно олицетворять судьбу и мистически воспринимать абсолютное небытие, которое смотрит на него из каждой могилы, как место вечного покоя, как город мира, Нирвану: как новый Иерусалим.