Философия освобождения

Именно для тех случаев, когда не хватает концепций, в нужное время есть слова.

(Гёте.)

Существуют только реальные вещи сами по себе; они становятся объектами, когда проходят через формы субъекта. Это отражение их в субъекте и есть их объектность для субъекта: отделить объектность от субъективных форм, пространства, времени и материи просто невозможно. Если я все же попытаюсь сделать это в мыслях, то не приду ни к какому другому результату, кроме того, что я, как индивид, не тождественен объектам, или, другими словами, я просто признаю, что существуют вещи сами по себе, независимо от субъекта.

Быть объектом для субъекта, таким образом, означает не что иное, как быть вписанным в формы субъекта, а быть объектом для субъекта без подчиненных форм появления бессмысленно.

Теперь послушаем, как Шопенгауэр объясняет объектность для субъекта на примерах.

Когда облака движутся, фигуры, которые они образуют, не являются существенными для них, они безразличны для них: но то, что они сжимаются, разгоняются, расширяются, разрываются как упругий пар под действием ветра: это их природа.

Сущность сил, которые объективируются в них, заключается в идее: только для индивидуального наблюдателя фигуры каждый раз являются таковыми.

Для потока, скатывающегося по камням, водовороты, волны, пенные образования, которые он делает видимыми, безразличны и несущественны: то, что он следует гравитации, ведет себя как неупругая, полностью смещаемая, бесформенная, прозрачная жидкость, это его суть.

(Мир как воля и представление. I. 214.)

Примеры удачны тем, что сущность паров и жидкостей не включает в себя конкретную форму. Но доказывают ли они каким-то образом объектность, о которой идет речь, для субъекта? Вовсе нет. Я могу вообще воспринимать упругий пар и прозрачную жидкость только в том случае, если они вошли в формы субъекта, т.е. если они как-то расширены и как-то материальны. По скудному сознанию художника, что он не облако, не ручей, он никогда и ни за что не признает сущности воды и пара. Он всегда распознает ее только в форме и отдает в форме.

Я спрашиваю каждого мыслящего человека вообще, мыслима ли для него вещь иначе, чем как объект, то есть как пространственная и материальная, и я спрашиваю каждого художника- пейзажиста в частности, исходит ли он, изображая, например, дуб, из беспространственной и нематериальной сущности идеи дуба, которую он, возможно, познал благодаря чудесному вдохновению, или же он просто намерен определенным образом воспроизвести воспринимаемую форму и цвет ствола, листьев, ветвей? Никто еще не постиг разницу в глубинной сущности между буком и дубом; но эта разница, выражающаяся во внешнем, то есть в пространстве и материи, является точкой отсчета для воображения художника.

Первая и наиболее общая форма воображения, та, что является объектом для субъекта, есть, следовательно, повторяю, не что иное, как поглощение формами субъекта, ничего отдельного и независимого от них.

Шопенгауэр не мог остановиться на этом беспочвенном утверждении. Уже приведенный пример с ручьем завершается словами:

Это его сущность, это, при ярком осознании, идея.

К этому я добавляю следующие пункты:

Познание идеи обязательно носит описательный, а не абстрактный характер.

(Мир как воля и представление. I. 219.)

Идея человеческого существа, полностью выраженного в просматриваемой форме.

(ib. 260.)

Платоновские идеи в лучшем случае можно назвать нормальными представлениями, которые были бы действительны не только, как математические, для формальных, но и для материальных, т.е. полных идей.

И необычайно характерное место:

(о четверояком корне достаточного основания. 127.)

Идея – это корневая точка всех этих отношений и, таким образом, полный и совершенный вид.