Философия освобождения

Без Бога и ожидаемого мира славные идеи морали являются предметом оваций и восхищения, но не движущей силой намерения и исполнения.

(Kk. 607.)

Шопенгауэр опровергает утверждение Платона и стоиков о том, что добродетели можно научить, и ставит этику лишь целью интерпретировать, объяснять и прослеживать до конечной причины морально очень разные способы, которыми действуют люди.

(Этика 195.)

Он тоже исходит из того, что только бескорыстие придает поступку моральную ценность, и открыто объясняет это:

Отсутствие всякой эгоистической мотивации является критерием нравственной ценности поступка.

Давайте теперь рассмотрим основание морали Шопенгауэра.

По всей видимости, он дает морали только одно основание; но если мы рассмотрим его более внимательно, то обнаружим два основания, а именно.

– сострадание,

– понимание principii individuationis, он сказал:

Как вообще возможно, чтобы благо и горе другого непосредственно, то есть совершенно так, как в противном случае только мое собственное, двигало моей волей, становилось непосредственно моим мотивом, и даже иногда до такой степени, что я более или менее подчиняю ему свои собственные блага и несчастья, этот единственный источник моих побуждений? – По-видимому, только в том, что другой становится последней целью моей воли, совсем как я сам: так, в том, что я совершенно непосредственно хочу его блага и не хочу его горя, так же непосредственно, как иначе только моего. Это, однако, обязательно предполагает, что я практически сочувствую его горю как таковому, чувствую его горе так, как иначе только мое, и поэтому прямо желаю ему добра так, как иначе только мое. Для этого, однако, необходимо, чтобы я был каким-то образом идентифицирован с ним, т.е. чтобы то полное различие между мной и каждым другим, на котором как раз и основывается мой эгоизм, было хотя бы в какой-то степени упразднено. Но поскольку я не нахожусь в шкуре другого, то только посредством знания о нем, т.е. представления о нем в моей голове, я могу отождествить себя с ним до такой степени, что мой поступок объявляет это различие упраздненным. Анализируемый здесь процесс – это повседневное явление жалости.

(Этика 208.)

Невозможно читать это предложение, не восхищаясь изобретательностью, которая была необходима для его создания. Насколько тонко знание, как понимание principii individuationis, обыгрывается в простом феномене жалости. Согласно этому, жалость – это не чистое состояние воли, как горе, страх, как неудовольствие вообще, не излияние милосердной воли, движимой мотивом, но – да, если бы я только мог дать ей название: это чувство и сверхчувственное знание одновременно. Процесс совершенно иной. При виде большого несчастья, страдания человека или животного, мы чувствуем в себе огромную боль, которая разрывает наше сердце и во многих случаях, особенно когда страдает животное, превышает боль страдальца. Мы не осознаем и не чувствуем себя идентичными страдальцу, но просто ощущаем в себе вполне позитивную боль, от которой стремимся освободиться, сделав страдальца безболезненным. Следовательно, человек, который освобождает себя от страданий, делая другим страдания, помогая другому человеку, действует вполне эгоистично. Он помогает себе в истинном смысле этого слова, независимо от того, помогает он другому или нет; ведь только помогая другому, он может помочь себе.