Философия освобождения

Мне не приходит в голову отрицать моральную ценность поступков, вытекающих из милосердной воли; но если поступок морален только потому, что он не основан на эгоизме, как хотел бы сказать Шопенгауэр, тогда поступки из сострадания не являются моральными, как бы то ни было.

Уже из одного этого очевидно, что жалость не может быть высшим принципом морали. Сейчас я докажу это подробно. Прежде всего, Шопенгауэр чувствует себя вынужденным призвать на помощь разум, настоящую Золушку его философии.

Однако ни в коем случае не нужно, чтобы жалость действительно вызывалась в каждом отдельном случае, где она также часто приходит слишком поздно: но из знания, полученного раз и навсегда, о страданиях, которые каждый несправедливый поступок обязательно приносит другим, в благородных умах возникает максима: neminem laede, и рациональное рассмотрение поднимает ее до твердого решения, принятого раз и навсегда, уважать права каждого.

Ведь хотя принципы и абстрактные знания ни в коем случае не являются первоисточником или первоосновой морали, они тем не менее необходимы для нравственного образа жизни.

(Этика 214.)

Без твердо установленных принципов мы были бы непреодолимо подвержены антиморальным инстинктам, когда они проецируются внешними впечатлениями.

Во-вторых, сам Шопенгауэр признает, что предосудительность порочных грехов похоти не должна вытекать из того же принципа, что и добродетели справедливости и филантропии.

(ib. Пролог XIX.)

В-третьих, большинство актов правосудия не находят места на фундаменте. Подумайте о многочисленных случаях, когда человек может быть обманут, даже не подозревая об этом.

В таких случаях каждый плохой человек знает, что он не причиняет страданий, так как же сострадание может помешать ему обманывать? И сейчас, даже когда речь идет не о человеке, а о государстве. Мошенничество, совершенное в отношении государства, кража дичи, налоговое мошенничество всегда было самым простительным грехом в глазах всего мира. Государство обманывают каждый день, и жалость к бедному государству еще никогда не удерживала негодяя от обмана. Возможно, Шопенгауэр и рассматривал этот случай, но он помог себе уловкой:

Простое нарушение прав как таковое действительно не одобряется совестью и другими людьми, но только в той мере, в какой нарушается максима уважения к каждому праву, которая делает человека по-настоящему честным.

(Этика 236.)

Здесь мы должны просто спросить: является ли разум или жалость высшим принципом этики? Если сострадание, то кража дичи не может быть аморальным поступком.

В конце концов, фундамент слишком узок, потому что святость не может стоять на нем.

Но Шопенгауэра это не смущает. Он насильно сделал жалость следствием прозрения principii individuationis и теперь, как бы в качестве последнего этапа, позволяет святости, отрицанию воли к жизни, возникнуть из этого прозрения. Однако это неверно, и, как я уже говорил выше, речь идет о второй основе нравственности рядом с состраданием, которое является состоянием воли, не более того. Милосердие связано со знанием точно так же, как и все другие качества: знание дает ему мотив для выражения.

Что же представляет собой реализация принципа индивидуации?

Добродетель действительно возникает из знания, но не из абстрактного знания, которое можно передать словами.

(Мир как воля и представление. I. 434.)

Подлинная доброта нрава, бескорыстная добродетель и чистое благородство не исходят из абстрактного знания, но они исходят из знания: а именно, из непосредственного и интуитивного знания, которое нельзя объяснить и нельзя оценить, из знания, которое, именно потому, что оно не абстрактно, не может быть передано, но должно стать достоянием каждого. не может быть передана, но должна открыться каждому, и поэтому находит свое адекватное выражение не в словах, а исключительно в делах, в ходе жизни человека.

(ib. 437.)

Тот, кто читал «Theologia Deutsch», не вспомнит слова благородного Франкфуртера:

И то, что там открывается, или то, что там переживается, никто не поет и не говорит об этом. И никогда не было сказано устами, не думалось и не познавалось сердцем, как это есть на самом деле.