Философия поэзии, поэзия философии

Но удивительно и то, что аналогичные соображения можно отыскать и в «Тюремных тетрадях» Антонио Грамши, кстати сказать, испытавшего сильнейшие влияния католической духовности в детстве и отрочестве, а в юности – влияние крочеанства. Индивидуация и свобода трактуются этим итальянским марксистом как неотъемлемые моменты совокупной человеческой природы[640]. Не случайно же Грамши, во мраке заточенья фашистской тюрьмы, предсказывал «угасание» фатализма и механицизма в лоне марксистской традиции, верность которой сохранил до конца своих дней [641].

Все эти мыслители едины и еще в одной, чрезвычайно важной с точки зрения познания Европы, а также с точки зрения познания российской и универсальной истории идее. Чуждые палеомарксистской или тоталитаристской ненависти к рыночной проблематике, они, тем не менее, едины в том воззрении, что свобода в современном обществе коренится не только и даже не столько в рынке, сколько в труде. Обладатели материальных и финансовых благ, объективно заинтересованные в развитии рыночных структур, всё же – ради приобщения к власти – могут легко предавать ценности права, достоинства и свободы, что, кстати сказать, было во всеуслышание удостоверено итальянской историей первой половины прошлого века[642]. Но в ценностях права, достоинства и свободы более всего заинтересованы те, по существу, малоимущие, для которых не власть, но мысль, мастерство и неподневольное общение – непременные условия каждодневного существования и осмысленного пребывания в мipe. Причем касается это не только профессиональных «высоколобых», но и креативной части рабочего класса, клерков, фермерства, третичного сектора… Они – «либералы» не по деньгам, но по внутреннему духовному складу. Проще говоря – «либералы» не по кошельку, а по душе. Как пишет Аббаньяно, сам процесс служения мысли, в конечном счете, присуждает к свободе и, стало быть, к вольной или невольной защите тех институтов, которые призваны ее – свободу – защищать[643].

И правы были в этом смысле Пьеро Гобетти и Карло Росселли: без уважения к либеральным принципам политической организации все разговоры о «свободе», «справедливости», «трудящихся» да «пролетариате» рискуют обернуться лишь тоталитаристской фикцией[644]. О чем, собственно, и свидетельствовал европейский и российский опыт первой половины прошлого века.

Другое дело, что в нынешних пост-модернистских условиях сложились такие системы производства и управления, которые обрекают значительную часть населения оставаться в статусе тупеющей и более или менее сытой, одетой-обутой и приобщенной к дарам поп-культуры (этого пролеткульта, или, если угодно, люмпенпролеткульта сегодняшних времен) полупраздной массы.

Но это – уже в своем роде – некий негативный венец коллективизма, ибо именно в массовой психологии, в психологии омассовленного и податливого на любой экстремистский сигнал «народонаселения», подлинный дар Небес человеку – мышление (pensiero), обедняясь, преобразуется в клише, в полумыслительные, полуобразные и эмоционально перегруженные представления (immagine)[645].

Однако, если концентрация масс духовного люмпен-пролетариата (масс, если вспомнить терминологию господина-товарища Проханова, «духовной оппозиции») – еще не последнее слово цивилизационного развития Европы, то в таком случае торопиться на отпевание европейского культурно-исторического наследия, равно как и наследия российского, – дело несколько преждевременное.

Но что важно: в своих подходах ко многозначным процессам трансформации либеральной культуры мыслители Италии прошлого века поставили одну крайне важную для нынешней России – страны отчасти сорвавшейся модернизации и безусловно победившего постмодерна – проблему, которую я формулирую отчасти благодаря публикациям А.С. Кустарева [646].

Уже в 20-е гг. прошлого века Италия столкнулась с недостаточностью, можно даже сказать, с частичной исчерпанностью того демократического дискурса, который строился на идеях преодоления традиционного прошлого и построения самодовлеющего, этнически однородного национально-либерального государства. В итальянских условиях именно таков и был определяющий дискурс Рисорджименто.

Но упадок тех или иных дискурсивных форм не означает исчерпания самой проблематики современного свободного (по-итальянски – libero, liberale) общежития. И вот, итальянские мыслители – каждый на свой лад – открыли для себя и попытались сформулировать важнейшую макроисторическую проблему: сердцевина общественной свободы – не национал-либеральный этатизм, но глубокая внутренняя культура человеческого общежития. Иными словами – та мера тонкости и упорядоченности человеческих отношений, когда люди становятся способными понимать себя и друг друга и воплощать это понимание в навыках и институтах социальной жизни.

Утопия? – Но не только. Скорее, непреложный жизненный вектор.

Конкретизацией этой проблемы мы займемся в нашей следующей и заключительной главке.