Философия поэзии, поэзия философии

Согласно Кроче, развитие человеческого духа в истории во многом определяется процессом взаимодействия трех духовно-исторических стадий, или, точнее, духовно-исторических состояний. Причем стадии эти даются не в жесткой хронологической, но, скорее, в смысловой последовательности и далеко не в чистом виде. Их вычленение в истории – условный акт теоретической абстракции, акт исторической эвристики. Но без таковой эвристики всё наше историческое понимание, весь наш исторический «праксис» обречены на слепоту. Кроче дает этим условным теоретическим стадиям следующие имена: «сервильность» (servilismo) – «декларативная освободительность» (liberismo) – «либерализм».

На первый взгляд, здесь нетрудно обнаружить зависимость от тройственной схемы духовно-исторических стадий, обоснованной Гегелем на страницах «Феноменологии духа»: «неопосредованность» (Unmittelbarkeit), т. е. состояние погруженности человеческой личности в некоторую духовную уравнительность традиционно-патерналистского коллектива [655], – «образование», «образованность» (Bildung), т. е. состояние выстроенного на рациональных силлогизмах революционно-лозунгового протеста против «неопосредованности» и связанной с ней человеческой обделенности и обезлички, – чаемая, диалектически-синтезная стадия собирания личности и народа на основе внутренней, непринужденной солидарности и правоогражденной свободы[656].

Умудренный горьким опытом народных разочарований в либеральной монархии единой Италии, не говоря уже о войнах и массовых движениях первой половины XX века и их криминальном перерождениии, дон Бенедетто как бы воспроизводит эту гегелевскую триаду, но – с рядом существенных уточнений.

«Сервильное», т. е. авторитарное общество традиционного прошлого (т. е., по существу, рабского или полурабского состояния людей) может легко воспроизводиться на новых социальных и технологических основаниях, причем воспроизводиться не без посредства и не без участия декларативно-освободительных движений и декларативно-освободительных идеологий, недопонимающих то обстоятельство, что свобода коренится не только и даже не столько в массовых чаяниях и властных решениях, сколько в глубоких и внутренних процессах переживания и осмысления человеком своего мipa и самого себя[657].

Так что «либеризм» – стадия временная и нестойкая, зачастую предваряющая «сервильное» перерождение чаяний свободы. Воистину, если свет, который в тебе, – тьма, то какова же тьма?[658] Подлинными историческими антагонистами – на десятилетия и века человеческой истории – могут выступать лишь «сервилизм» и «либерализм», которые, по самому существу крочеанских текстов, в конечном счете выступают понятийными псевдонимами рабства и свободы[659].

Эти рассуждения увидели свет в фашистской Италии, в подцензурном издании 1931 г.[660] А вот Карло Росселли, находясь в антифашистской эмиграции, мог позволить себе более откровенное истолкование этого круга идей неаполитанского философа. Согласно Росселли, один из печальных моментов становления фашизма в Италии связан с тем, что последнему удалось срастить две параллельные освободительные риторики – две риторики «либеризма», сложившегося в период Рисорджименто и ранних стадий государственного строительства воссоединенной Италии: риторику социально-революционного освобождения[661] и риторику освобождения национального; обе риторики, да еще помноженные на цезаристские и патерналистские чаяния полутрадиционного («сервильного», если вспомнить труды Кроче!) общества, и обеспечили идейный генезис фашизма[662].

Воистину, «либеризм» несет на себе печать «сервильности» и сам готовит себе погружение в ее новые и подчас особо жестокие формы, о чем – устами одного из бесноватых своих персонажей – предупреждал еще Достоевский: «Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом. Прибавлю, однако ж, что, кроме моего разрешения общественной формулы, не может быть никакого» [663].

Но что интересно: на взгляд дона Бенедетто, фашизм, оседлавший страну, оказался объективным отречением именно от национальных традиций итальянской культуры. Ибо, по мысли Кроче, глубокого историка итальянской мысли, искусства и словесности, – для итальянской культуры оказалась в корне неприемлемой столь важная для фашизма идея завороженности безличной судьбой – идея amoris fati. Т. е. идея безусловной самоотдачи человека безличным императивам и импульсам судьбы: самоотдачи, не проверенной собственным рассудком, разумением и совестью[664]. Самоотдачи, ведущей во тьму нового «сервилизма». Ведь на такой резиньяции перед силою безличного во многом построены философские дискурсы и Ницше, и Шпенглера, и Хайдеггера.