Философия поэзии, поэзия философии

Разумеется, латиноамериканская католическая традиция – не застылая, не статичная. Более того, по мысли ряда исследователей, неотъемлемой частью духовной и цивилизационной динамики народов Континента был медленный, но неуклонный (но так и не завершившийся!) процесс отхода от «креоло-феодальных» и патримониальных начал «иберо-католического» наследия; отталкиванием от традиций «господской» культуры[390] во многом объясняются и сильные популистские обертоны в латиноамериканской мысли и политической практике, в религиозности и художественном творчестве[391].

К области романских, «иберо-католических» предпосылок духовного и цивилизационного своеобразия Латинской Америки, несомненно, принадлежит и мощная эстетическая доминанта в культурном облике ее народов. Столь характерные для иберийского и в особенности для испанского «эстесиса» нарративы жизни как изнанки смерти и смерти как необходимой и даже подчас желанной платы за жизнь (поскольку и сама жизнь – желанна)[392], карнавальное разыгрывание этих нарративов, причем не только в праздничные дни, но и во дни политических переворотов, – всё это стало важнейшей частью самовосприятия и самоописания латиноамериканской мысли и культуры[393].

Однако, наряду с «иберо-католическим», а нередко и в самых причудливых переплетениях и смешениях с ним, на Континенте действовал и иной поток евро-североамериканских влияний: поток модернизаторской, эмансипационной, по сути дела, рационалистической мысли и практики. Здесь в качестве ключевых имен можно было бы назвать имена Декарта, Юма, Канта, Гердера, североамериканских «отцов-основателей», позднее – Гегеля, Конта, Маркса, Вебера, Фрейда, Кроче, Ортеги и Гассета. И уже со времен испанского владычества, не говоря уже о последних декадах, Континент в той или иной степени располагал пусть ограниченной, но всё же несомненной институциональной базой для восприятия, осмысления и распространения этого нового типа человеческого опыта. Таковы были автономное университетское дело, местные предпосылки которого восходят к XVI веку[394], издательское дело, библиотеки, архивы, музеи, научные кружки, ботанические сады и лаборатории[395].

Характерное для нынешнего цивилизационно-культурного опыта латиноамериканских народов к осознанному наблюдению своей же собственной внутренней динамики в самых разнообразных областях (наука, технология, социальные, религиозные и эстетические инновации, освободительные устремления) – следствие этого уникального новоевропрейского опыта. Правда, в отличие от Запада и подобно России, для латиноамериканского мышления, для латиноамериканской рефлексии, характерен более сильный акцент не на судьбы личности, но на коллективные судьбы. Однако рефлексия всё же остается рефлексией. Так вот, речь идет – и пойдет еще в ходе дальнейшего нашего рассуждения – об опыте, по существу, картезианском, об опыте самонаблюдающего сознания.

Речь об опыте того, по выражению Юргена Хабермаса, «модерн-проекта», который приобрел на протяжении последних трех столетий, по существу, универсальные черты. И само мощное присутствие настоенного на опыте веков и веков «модерн-проекта» и всех его постмодернистских последствий на Континенте – лишний повод для более осторожного подхода к досужим рассуждениям о его цивилизационной молодости.

В философской и культурологической литературе много говорится о существенной двойственности этого новоевропейского дара самоанализирующего сознания. Дара и самой Европе, и всему остальному мipy[396]. Ибо, с одной стороны, этот дар несет в себе несказанные потенции интеллектуального, эстетического, социо-экономического (а вместе с ними – и духовного!) роста, а с другой – гнетущую мощь сверхразвитой, чуть ли не садомазохистской рефлексии, когда размышления и сомнения о жизни подчас подавляют самое жизнь. Я уж не говорю о процессах технологического, идеологического и управленческого отчуждения интеллектуального творчества. Это духовно-историческое противоречие мысли в самой себе и в структурах человеческого существования может оказаться и источником нетривиальной творческой динамики, и конфликтов между духом и очевидностью, и многозначных разнонаправленных протестов и против самой очевидности, и против манипуляций очевидностью. Читатель должно быть, заметил, что вся эта проблематика не может не иметь важных религиозных обертонов.

Далее. Весь предшествующий наш разговор подвел нас к осмыслению процесса вопиющей смысловой и культурной многосоставности человеческой жизни. Многосоставности, всегда действовавшей в истории, но принявшей особо наглядный и напряженный характер именно в современную эпоху массовых коммуникаций, многомиллионных людских миграций и электронных технологий. Многосоставности, столь очевидной в эпоху постмодерна и столь ярко проигрывающейся в нынешних духовных состояниях и Латинской Америки, и России.

Взор и слух