Философия поэзии, поэзия философии

Кто бывал в Сантьяго де Чили, возможно, обратил внимание на удивительное бело-голубое панно, исполненное в технике майоликовой плитки. Оно помещено на «красной линии» тамошнего метрополитена (станция Санта Лусия) и исполнено по эскизам португальского художника Рожериу Рибейру. Монтаж панно был завершен в ноябре 1996 г.

Тема панно – столь существенная для народов Латино-Карибской Америки (да и всего Нового Света!) мистика корабля: ведь большинство населения Континента – прямые и косвенные потомки тех европейцев и африканцев, которые поневоле иль по воле[397] вынуждены были пересечь на кораблях Атлантику – пересечь, испытывая неимоверные физические и нравственные страдания, страх смерти и – одновременно – чувство надежды на твердую землю и на лучшую жизнь. И вот – темы панно:

Дева Мария одаривает людей на кораблях сосудами, их которых, словно пар, струятся белые паруса (надо ли говорить о том, сколь спасительно драгоценны были для вольных или невольных трансатлантических путешественников глотки горячей пищи?);

Ангел из облаков жестом, полным сострадания, благословляет плывущие по океану парусные корабли;

Христос, распятый на мачте, а фон Распятия – надутые ветром паруса…

Во всяком случае, панно на станции Санта Лусия повествует о теме вечно недосказанного страдания и сострадания как об одной из важнейших осознанных культурно-исторических предпосылок и тем латиноамериканской истории. Причем тема эта, глубоко вживленная в культурно-исторический опыт людей, лежит в основе всего исторического, художественного и религиозного дискурса нынешней Латино-Карибской Америки и пронизывает собой восприятие всех пластов истории Континента: доколониального, колониального, пласта ущербной постколониальной модернизации, пласта нынешнего постмодернистского развития.

Этот подход к собственной истории как к истории страдания и неприкаянности несет в себе немалую познавательную ценность: опыт осознанного сопереживания (даже вопреки нарциссизму), опыт уважения к предкам. Всё это – необходимые условия сколько-нибудь развитой и жизнестойкой культуры. Однако издержкою такого подхода могут быть моменты самовиктимизации и мазохизма, элементы «надрыва»[398] – виоленсии.

«Надрывный» характер подхода к себе-в-мipe и к мipy-в-себе не чужд и нашим российским историческим, религиозно-философским и художественным нарративам. Не говоря уже об обыденном сознании. У тех ученых, мыслителей и художников, для которых христианские ценности не были просто знаковыми, но внутренне существенными, «надрыв» мог становиться предпосылкою катарсиса, пресуществляясь во внутренний опыт примирения с Богом, людьми и мipoм. Если вспомнить в этой связи строки русского поэта, ученого и священника Сергия Соловьева (1885–1941), загубленного в казанской спецпсихобольнице, —

Вся Россия – лишь страданье,
Ветра стон в ветвях берез,
Но из крови и рыданья,
Вырастает ожиданье
Царства Твоего, Христос.

Однако там, где духовные и, в частности, религиозные ценности не были внутренне существенны, «надрыв» мог и может легко превращаться в момент позы и манипулятивной игры.

Всё же, невольно повинуясь постмодернистской дискурсной методе, переведем разговор о взоре и слухе из области патетики в область несколько ироническую.

Несколько лет назад я оказался на выставке знаменитого колумбийского художника Фернандо Ботеро, уроженца достославного города Медельина. И одна из его картин – благодаря мастерской ее композиции – запомнилась мне с наибольшей отчетливостью.

Интерьер картины представляет собой ванную комнату. Упитанная сеньора возлежит в ванне. Головы не видно – срезана рамкою. Однако голова и плечи отражаются в зеркале. И видим мы в зеркале усатую мужскую физиономию (шаржированный автопортрет самого художника), мохнатую грудь и плечи с эполетами шерсти. Обмен не только тел, но и душ: communication des ames, – как сказал бы Клод Леви-Стросс.

На мой взгляд, Фернандо Ботеро высказал в этой ироничной картине одну из существенных (и притом не чуждых российскому опыту) тем латиноамериканской мысли и творчества последних десятилетий: неприкаянность личности, сложность и запутанность ее земного статуса, момент случайности в ее нахождении и самосознании на этой Земле. Если вспомнить строчки нашего Грибоедова,

– Шел в комнату, попал в другую.
– Попал или хотел попасть?

[399]

И думается мне, эта проблематика «обмена», казалось бы, случайных и неприкаянных душ – одна из предпосылок популярности латиноамериканского творчества в нашем плазменном и неприкаянном (постмодернистском!) мipe…