Философия поэзии, поэзия философии

Потребовались новые формы восприятия и новые языки описания глобальной действительности и, стало быть, всей предшествующей истории.

Вся эта постмодернистская ситуация, весь этот новый, в значительной мере основанный на глобальных, всепроникающих информационных технологиях жизненный процесс во многих отношениях знаменовал собой расшатывание и разлом устоявшихся базовых жизненных смыслов, знаменовал собой новые сочетания элементов архаической, традиционалистской («осевой») и рационалистической памяти современного человека. Постмодернистская ситуация – именно в беспрецедентной своей новизне – означает частичную эрозию, с одной стороны, многовековых культурно-исторических традиций (если угодно – традиции традиций), а с другой – традиций модернизации. Ибо и сам модернистский жизненный процесс XVIII – начала XX века успел приобрести в истории силу устоявшейся традиции[427].

Нахождение человека в мучительных смысловых зазорах современного мipa есть, по существу, проблема религиозная: проблема – если несколько переиначить терминологию романов Марселя Пруста – поисков утраченных смыслов. Причем в тех условиях, когда само сознание – включая и сознание самих коммуникаторов – не в силах сопротивляться тенденциям прогрессирующего клиширования и упрощения. Тем более, что этот процесс эрозии-упрощения с особой силой бьет по малым этносам, малым культурным группам и малым государствам, благодаря которым в значительной мере и держится именно живое, пронизанное историей, а не механическое многообразие мipa…[428]

И в этой связи – один, на мой взгляд, не лишенный интереса исторический экскурс в первые десятилетия XX века, связанный с ранними культурными контактами России и Латинской Америки.

Еще в 1922 г. Илья Эренбург, чуткий и ироничный свидетель и совопросник европейской истории, включая и историю Русской революции, вменяет своему литературному герою – мексиканцу Хулио Хуренито [429] – такие наставляющие слова: «В том-то и вся хитрость, что всё существует и ничего за этим нет»[430]. Воистину, в этой максиме демонического «Учителя» – уже предсказываются смысловые коллизии постмодернистского мipa, когда человеческое сознание испытывается постоянными смысловыми провалами и зазорами в условиях напора стремительно меняющихся условий жизни и понятий о мipe. Напора обстоятельств и понятий, за которыми – как это может показаться многим, – воистину «ничего нет». Т. е. нет никакого глубокого внутреннего содержания, никаких внутренних смыслов.

Но сами вызовы бессмыслицы (для чего я живу: чтобы всплыть на поверхность жизни и натешиться скоропреходящими ее удовольствиями, чтобы лучше приспособиться к противоречивым вызовам действительности, чтобы добиться того, чтобы меня вообще оставили в покое?..) объективно подсказывают людям нынешнего мipa потребность в религиозных исканиях, т. е. в исканиях некоторых неявных смысловых основ и скреп распадающегося человеческого существования.

Искания эти могут происходить в самых разных формах и на самых разных уровнях культурного опыта людей.

Одно из самых поверхностных и – не побоюсь сказать – одиозных выражений нынешнего религиозного «бума» связано с прямолинейным самоотожедествлением части религиозных деятелей и институций и манипулируемых ими масс со скороспелыми светскими интересами (государственные, силовые и партийные аппараты, бизнес, включая бизнес развлекательный или спортивный).

Еще одна из массовых форм постмодернистской религиозности – развитие синкретических сект, во многом опирающихся на гальванизацию или сознательное оживление полузабытых анимистических верований или же новейших «эзотерических» (то бишь оккультных) увлечений; этими сектами полнится религиозная история Латинской Америки последних десятилетий, когда пошатнулась религиозно-политическая монополия местного католицизма; явления сходного порядка – но уже на базе распадения духовной монополии «марксизма-ленинизма» и частичного кризиса традиционных форм религиозности – распространение «неоязыческих» течений в России, на Украине, в республиках Балтии.

Есть еще одна аналогичная предшествующей форма постмодернистского религиозного «бума» – обращение к культам и религиозно-философским традициям Востока, когда собственное наследие кажется исчерпанным, а чужое, заемное – всеобъемлющим и беспредельным. Уже существует огромная литература о распространении на Континенте разнообразных восточных религий и о численном росте числа их приверженцев (в первую очередь ислам, но также индуизм, иудаизм, бахай, буддизм…).