Философия поэзии, поэзия философии

Религиозная сфера так или иначе связана с опытом переживания ограниченности человеческой жизни, – стало быть, с опытом человеческого страдания, с вопрошаниями о причинах страдания и о путях его преодоления. Так вот, в прежние эпохи человек немало знал о страдании своем собственном, а подчас – в меру своей отзывчивости и чуткости – о страдании своих ближних. Благодаря же нынешним информационным технологиям человек эпохи постмодерна знает не только о многообразии культур и форм организации жизни, а также о процессах причудливого и непрерывного взаимодействия этих форм. Он знает и о сквозных, всё многоединое человечество собою пронизывающих, темах страдания не только своих «ближних», но и «дальних». И в этом смысле, благодаря сегодняшним средствам массовой информации, «дальние» становятся не только абстракцией, но и – отчасти – именно «ближними». Становятся мгновенными живыми свидетелями человеческой боли и вечной недосказанности жизни общества, природы и Вселенной. Живыми и конкретными свидетелями террора, социальных и этнических насилий, войн, технологических и природных катастроф.

Эти новые, «информационные», стимулы человеческого опыта – повторяю – поневоле возвращают нас к религиозной проблематике «осевой эпохи» и эпохи Модерн-проекта: к проблематике искания базовых человеческих смыслов. Смыслов, что связаны с попытками человеческого воссоздания интеллектуально и духовно распадающегося мipa. Тем паче, что тенденции распада мipa (т. е. распада своих культурно-исторических и хозяйственных укладов, государственных образований, этносов, верований, языков) и тенденции обновления мipa через внутренние усилия человеческого духа переживались людьми на всём протяжении их осознанной истории[440].

Сырьевое и человеческое

То, что описано мною выше, касается всей сложной и неустойчивой системы нынешнего глобального общежития – и Севера, и Юга, и Запада, и Востока. Постмодернистские тенденции маргинализации, т. е. выпадения из общих жестких закономерностей и классификаций, прослеживаются повсеместно, включая и религиозные ландшафты нашего Отечества[441].

И в этих условиях очевидна потребность нового подхода к восприятию предшествующих и современных мipoвых вызовов, потребность созидания новых форм духовности и рациональности, критически принимающих в себя и на себя опыт прошлого и настоящего. Новых – не в смысле отторжения прошлого и настоящего, но в плане их постоянного и всестороннего переосмысления в свете меняющихся жизненных – национальных, региональных, глобальных – условий. Мексиканский историк и философ Леопольдо Сеа (Zea) еще в 70-е годы определил этот новый, по существу, постмодернистский, но преодолевающий постмодернистские нигилистические соблазны подход как «проект самообретения (el proyecto asuntivo)»[442]. Если угодно, это проект непрерывного, пристального и критического диалога сознания с прошлым и настоящим, со «своими» и «чужими». Проект реабилитации самосознания в век поспешных комбинаций образов, лозунгов и обрывков мыслей.

Стремление сознания принять на себя всю эту сложность и многосоставность глобального мipa, – однако принять не как «смесительное упрощение» (выражение старого и весьма многозначного русского философа К.Н. Леонтьева, 1831–1891), но как некий трудный вызов к осмысленному созиданию духовно-нравственной Вселенной внутри человеческой личности, а через нее – ив сложных цепочках человеческой коммуникации, – становится непреложной потребностью глобального выживания. Без внутренней работы совести и веры это выживание едва ли возможно. Глубочайшие внутриличностные процессы, не требуя себе никаких привилегий, никакого шумного publicity, никаких властных прерогатив, – всё же объективно выходят на авансцену сегодняшней истории.

Может быть, некоей невольной данью этому процессу и оказывается суетливый коммерциализированный спрос на религиозную символику, суетливое смешение религиозно-нравственных исканий и понятий со множеством массовых предрассудков и скороспелых суеверий. Не случайно этот процесс массового псевдорелигиозного, а по существу, оккультистского, «смесительного упрощения» так заботит и множество нынешних богословов, и просвещенную часть священнослужителей, и ученых (которые подчас даже и не понимают всерьез разницу между областями собственно религиозного и оккультного, но озабочены нынешним натиском оккультизма на сферу научного мышления) [443]. Действительно, за этим «смесительным упрощением» стоит всё тот же потребительский и «сырьевой» подход к духовной сфере. Подход истощающий и эксплуататорский.