Философские арабески

Отдельные лица должны здесь действовать «спонтанно из уважения, благоволения к государственным учреждениям»[424], т. е. государству рабовладельцев. Этому служит конституция Платона, с его тремя сословиями, с олигархией правителей и воинов, с порабощением ремесленников и др. с дикой эксплуатацией рабов, с сознательным увековечением классов (под видом «сословий»), с коллективной собственностью рабовладельцев (и не общественной собственностью! это не одно и то же! это не одно и то же!), с распределением «добродетелей» по сословиям (на третье, трудящееся, сословие падает добродетель… умеренности. Власти над вожделениями и страстями!), с воспитанием детей в классовых рамках, с уничтожением всякой индивидуальности и групповой свободы, от политики до совокупления (это на языке Гегеля называется «исключением принципа субъективности»). Силы развития (и разложения) античного общества ни с какой стороны не шли по этой линии: «идеалу» не удавалось осуществиться. Но такова ирония истории, что критика частной собственности сделала платоновское «Государство» источником идей, вернее, подкреплением идей совсем других времён и других исторических «смыслов» (например, для «Утопии» Т. Мора).

Средневековые крестьянские утопии, идеалы ремесленников и подмастерьев не имеют философского значения, ибо опираются, большей частью, прямо и непосредственно на «священное писание». Но их практически-политическое значение было огромно. Они воплощали чаяния и интересы огромных масс и были идеологическим знаменем грандиозной крестьянской войны, полыхавшей в ряде стран в течение многих лет. Различные «секты» и направления (табориты, моравские братья, гернгутеры, богумилы, катары и т. д. и т. п.) были, по существу, различными политическими фракциями трудящихся масс, и их вожди, вроде казнённых Томаса Мюнцера, Иоанна Лейденского и других заслуживают благодарной памяти освобождающегося человечества наших дней, вопреки лассальянской оценке крестьянской войны, оценке, шедшей из того же источника, откуда шло и кокетничанье Лассаля с Бисмарком.

Утопия великого мученика Кампанеллы имела черты антихроматистической и антикапиталистической идеализации монастыря, черты идеала теократического, сублимации католической иерархии (хотя этот момент был даже в утопии автора «Гаргантюа», Рабле[425], плотские вожделения которого известны). Но в то же время в ней уже била другая струя. Не забудем, что Кампанелла знал Томаса Мора, что автор «Утопии» чрезвычайно сильно на него влиял. Не забудем также, что Кампанелла — итальянец начала ⅩⅦ века, что Италия была первой страной капитализма, что сам автор «Города Солнца»[426] прямо бичует господствующих и возмущается эксплуатацией неаполитанских рабочих, (они «истощают себя непосильным трудом, праздные гибнут от лени, скупости, болезней, разврата» и т. д.). Здесь, как и у Мора, уже труд ставится во главу угла. И в то же время руководит всем «Папа-Метафизик», воплощение всех знаний (позднее Кант вообразил себя именно таким «Папой-Метафизиком», без этих слов, конечно!), с тремя помощниками: Мудростью, Любовью и Могуществом, причём всё решительно — пища, одежда, любовь и т. д.— регламентируется:

«Произведение детей есть дело республики» и «Любовь», как один из триумвиров, «специально занимается всем, касающимся произведения детей, т. е. имеет в виду, чтобы половой союз давал всегда самое лучшее потомство».

При всём том и у Кампанеллы есть много очень интересных моментов (в области премий за успехи в соревновании, в области педагогики и т. д.). Это одна из ранних ласточек утопического социализма; здесь причудливо переплетаются совершенно разнородные моменты.