Философские арабески

На этой иллюзии и покоится в сущности абсолютное противопоставление теории и истории. Так как писать историю Космоса мы ещё не можем, а его исторические законы представляются «вечными», то это — область теории par excellence[421]. Между тем, из всего нами вышесказанного вытекает и вся относительность противопоставления. Всеобщ и абсолютен сам диалектический всеобщий процесс. Отсюда вечность закона движения, как такового и общих законов этого движения, в меру нашего познания охватываемых, как закон необходимости, как закон диалектики. Но уже в физике, как мы видели, вступает в дело историчность. Законы органического мира историчны. Однако, поскольку органический мир существует длительно, можно вывести его общие законы. Это теория. Но эта теория исторична: ибо где происходит дело? На земле. Когда? В те эпохи, когда вообще на земле возможна жизнь. Следовательно, здесь «номография» связана и с местом и временем, но и место, и время — в таких масштабах, что они не чувствуются, как исторические моменты, хотя здесь они осознаются больше, чем в случае с законом расширения тел, ибо земля «ближе», чем звезды, и история земли, так сказать, ощутительнее для человеческого сознания от его теперешней стадии развития. Поскольку общая биология переходит от общего через особенное к единичному, она развёртывается в историю (скажем историю видов). Но: теория исторична, а история теоретична. Теория исторична, ибо она охватывает историческую полосу бытия (такой исторический «момент», когда вообще на земле есть органическая жизнь); поэтому теория есть сама «момент» более универсальной истории. С другой стороны, история теоретична, ибо она не есть груда, агрегат «фактов в себе», а включает связи, сочинения, законы. Возьмём, далее, такую область знания, как политическая экономия. «Капитал» Маркса — образец теоретического исследования, в общественных науках он составил эпоху, и его теоретической мощи и теоретического существа не отрицают, не могут отрицать, даже заклятые враги. «Капитал», это — не история капиталистических отношений во всей её конкретности, И, однако, он историчен до мозга костей: все его категории — насквозь и сознательно исторические категории: таковы категории товара, денег, ценности, прибавочной ценности, капитала, прибыли, ренты, процента и т. д. Задачей своей Маркс ставил вскрытие «закона движения» капитализма, как особый, специфически исторической, фазы в развитии человеческого общества. Наконец, все движение категорий у него исторично, например, движение товара, денег, капитала и т. д. Значит, здесь теория исторична. Но, если мы прилагаем Марксову теорию к разработке истории капитализма, скажем, в Англии или Соединённых Штатах, то эта история будет теоретична. Законы капитализма связаны и с местом, и с временем (они — законы капитализма, т. е. временного явления). Но в истории капитализма и место и время берутся в других масштабах, по другому: ибо здесь переход от всеобщего через особенное к единичному, развёртывание всей (связной) картины становления в её конкретной полноте, которая в теории заключается лишь in nuce, в неразвёрнутом, страшно конденсированном виде, in potentia, δυναμει.

Попытки Макса Вебера, одного из самых выдающихся учёных, которого смогла выдвинуть за — не скажем «последнее», а лишь «предпоследнее» — время буржуазия, попытки построить для общественных наук «идеальные типы» — есть лишь идеалистически окрашенный и извращённый слепок с Марксовых общественных формаций. Маркс блестяще решил задачу, ибо он решал её диалектически, а живой дух диалектики уже давно отлетел от буржуазных идеологов.

Так решается вопрос о соотношении между теорией и историей.