Физическое воспитание

Дома она к тому же убедилась, что то место (после того как разъяснилась ошибка с писюном) по-прежнему лишено имени. Оно вдруг стало невидимым, как тот друг, просуществовавший два дня. Мама вообще никак не называла эту часть тела, она просто исчезала из речи, как девочка в багажнике или кролик в шляпе фокусника. Однажды Каталина так и назвала то место, «зайка», когда хотела попросить маму, чтобы та была помягче, а то мама ей там мыла особенно рьяно, добиваясь безупречной чистоты, а может, надеясь вообще стереть то место. Зайка. Она это услышала от одной девочки в школе. Едва семилетняя Каталина это произнесла, как получила от мамы по губам, исторгшим подобную мерзость. Этот удар, глухой и резкий, стал одним из самых ярких воспоминаний ее детства, она даже, казалось, до сих пор могла почувствовать его привкус на деснах. Удар вроде тех, какими щенка отучают кусаться. Не настолько сильный, чтобы разбить ей губу, но достаточно болезненный, чтобы отбить охоту называть неназываемое. У нее выступили слезы на глазах, но она не расплакалась. Она стоически терпела, прижав руку ко рту, растерянная, онемевшая, голенькая и намыленная, пока мама не ушла из ванной.

Она скоро научилась мыться сама и голову мыть без маминой помощи, чтобы чувствовать тишину ванной, наслаждаться журчанием воды, загребать мыльную пену обеими руками и понимать, что объятия одиночества не менее желанны и приятны, чем полотенце, выстиранное с тысячей колпачков кондиционера. Но это удовольствие регулярно нарушалось маминым присутствием. Маминым одиночеством. Ведь мама была и остается одинокой, только ее одиночество не так сладко, как Каталинино; мама носит его, как ярмо на шее, на теле, которое не умеет быть ни в одном, ни в другом смысле слова и обретает смысл существования только через окружающих. Мама бесшумно появлялась, чтобы забрать ее одежду в стирку. Потом спрашивала: «Ты подмышки вымыла? А уши? А лодыжки?» Каталина терпеливо ждала, чтобы мама упомянула то место, главным образом для того, чтобы перестать мысленно называть его «зайкой». Но мама пропускала эту часть. «Попу помой», – приказывала она, избегая слова «вульва», будто проплывала между Сциллой и Харибдой. На самом деле и про вульву Каталина узнала не на уроках. Она услышала это слово от Елены Сорни в средней школе незадолго до конца учебного года и даже слазила потом в словарь, откуда узнала, что это вовсе не синоним вагины. Она еще не научилась подмываться без вреда для себя, потому что убеждена, как и мама, что эти выделения, которые она иногда замечает на трусах, пройдут, если мылиться посильнее.

Единственной частью Каталининого тела, которую мама терпела и даже ценила, была мертвая материя – волосы. Мама никоим образом не хотела, чтобы она стриглась. Когда волосы ей доходили уже до пояса, она прочитала сказку про девочку с длинными-предлинными волосами, которая захотела от них избавиться. Она была в книге, которую Гильермо взял в библиотеке для младшей сестренки, и напоминала волшебные сказки из тех, которые начинаются словами «В некотором царстве, в некотором государстве…»

…жили-были купец и купчиха и торговали шелком. У них были десятки тутовых деревьев и тысячи шелкопрядов, которых они откармливали, пока те не спрячутся в коконы. Когда приходило время, малую часть коконов они оставляли, а прочие бросали в кипяток, не дожидаясь, чтобы насекомые выросли и порвали свою оболочку. Так они делали всю жизнь со времен императрицы Лэй Цзу[18] и хотели, чтобы так было и дальше. Дела у них шли неплохо, купец с купчихой даже поставляли шелка одной княгине, вот только терпения им не хватало: то они перекармливали шелкопрядов, чтобы те поскорее растолстели, то слишком мало кипятили коконы, и от этого шелк получался не такого хорошего качества, как у соседей, которые вскоре стали одевать саму королеву. А еще они много лет пытались завести детей, чтобы помогали им в работе, но потомства все не было – ни единого отпрыска.

Однажды купчиха тайком от мужа пошла к колдунье и попросила какое-нибудь снадобье, чтобы у них родился ребеночек, хотя бы один, и лучше девочка, потому что шелководство считалось женским делом. Колдунья сказала: «Завтра будет полная луна. Завари трав, которые я тебе дам, и добавь листьев тутового дерева. Выпьешь – и ложись с мужем. Родится у вас девочка, и волосы у нее будут мягкие и красивые, словно шелк».

И вот через девять месяцев купчиха родила дочку, у которой стали расти светло-серебристые волосы, такие же гладкие, крепкие, блестящие и мягкие, как лучший шелк. Когда-нибудь из них можно будет сделать платье, сказала себе женщина. Одна загвоздка – надо было еще дождаться, пока волосы можно будет состричь, потому что росли они у девочки с такой же скоростью, как у всех обычных людей. А тем временем купец с купчихой растили свои тутовые деревья, кормили шелкопрядов и варили коконы, как и прежде, с ранних лет приучая девочку к семейному делу.