При отсутствии атаки немцев подстегиваемые агитаторами из прессы и политических клубов французские командующие предприняли одну-две локальные наступательные операции. Дюкро после того, что произошло в Шатильоне, оценивал боеспособность войск еще ниже, чем Трошю, и тщетно просился отправиться из Парижа на воздушном шаре с целью организации сил сопротивления в провинциях. Винуа был настроен более оптимистично: его 13-й корпус имел все, что еще оставалось от регулярной армии, и не желал видеть их в растерянности от осознания небоеспособное™ своих товарищей по оружию. Поэтому Трошю 30 сентября разрешил ему приступить к выполнению самой бессмысленной из всех военных операций – провести «разведку боем» на левом берегу Сены. С 20 000 солдат, под прикрытием орудий фортов Бисетр и Иври, он штурмовал селения Л’Э, Шевийи и Тье, в результате чего понес колоссальные потери. Две недели спустя Трошю предпринял еще одно локальное наступление, чуть успешнее первого. Предпринятое Мольтке перестроение сил 3-й армии для высвобождения сил фон дер Танна и направления их на Орлеан, по мнению Трошю, указывало на сосредоточение войск для атаки Парижа, во что Трошю еще продолжал верить. И 13 октября, намереваясь помешать этим предполагаемым приготовлениям, Винуа было приказано предпринять еще одну разведку боем в южном направлении – на сей раз ударить по населенным пунктам Кламар, Шатильон и Баньё, располагавшимся на передних склонах плато Вилакубле и поэтому уязвимым для артиллерийского обстрела орудий южных фортов. Позиции были заняты частями 2-го Баварского корпуса, оказавшими не столь ожесточенное сопротивление в сравнении с пруссаками. Французы успели извлечь определенные тактические уроки. Теперь они продвигались осторожнее, полагаясь в большей степени на огневое прикрытие, и успешно оттеснили баварцев из застав в Кламаре, Баньё, но не сумели выбить из Шатильона. Там они были вне досягаемости вражеских орудий, и батареи, выдвинутые баварцами на край плато для обстрела оттуда французов, также были накрыты огнем тяжелых орудий фортов. И довольные французы во второй половине дня отошли. Они лишь нанесли точечный укол у края немецкой линии обороны, ни о каком наступлении вдоль края плато не было и речи, однако результаты операции – примерно 400 убитых и раненых с обеих сторон и еще 200 солдат противника, взятых в плен и торжественно препровожденных в Париж, – все это внушало французам, и не без оснований, мысль об их превосходстве над врагом.
Одержанный успех лишь способствовал обоснованности требований национальной гвардии о ее немедленном боевом применении. Проведение лишь операций по патрулированию, которыми упомянутое боевое применение гвардейцев и ограничивалось, никак не соответствовало «молниеносным операциям» в тылу врага, на проведении которых так настаивала левая пресса. И при этом Дюкро никак не мог примириться с ожиданием атак немцев, которые, как стало окончательно ясно, в ближайшее время так и не состоятся. Национальную гвардию можно было считать бесполезной, но ведь в Париже оставались вполне боеспособные части, и Дюкро впервые стал рассматривать операции в аспекте ведения национальной войны в целом. Прорыв можно считать бессмысленным, если он не приведет к продолжению операций вместе со свежими силами, которые делегация формировала на Луаре; таким образом, если предпринимать попытку прорыва, то лишь в том случае, если его направление предполагало бы соединение с силами Гамбетты. Немецкая линия обороны к югу от города представлялась неприступной, но западнее Парижа обстановка обнадеживала. На первый взгляд тройной изгиб Сены весьма походил на непреодолимое препятствие, и все же именно поэтому немецкая линия обороны на данном участке, на стыке двух армий, была намного слабее. И для группировки численностью около 40 000 человек, под прикрытием орудий Мон-Валерьена и флотилии Сены, было бы вполне возможно пробиться через излучину Сены к Аржантёю, с боем пройти к плато Саннуа и затем, с левым флангом, защищенным Сеной, наступать на Руан и там, в Нормандии и Бретани, создать опорный пункт, прочно связанный морем с Луар-ской армией. Возражения были очевидны, но их было бы не больше, чем в отношении любого другого рассматриваемого плана действий. Это все же, как уныло заметил впоследствии Трошю, был план. Трошю, Дюкро и их ближайшее окружение в условиях строжайшей секретности приступили к его разработке. Однако, как оказалось, пресловутая секретность была отнюдь не строжайшей, ибо слухи о «плане Трошю» просочились на парижские бульвары и в кафешантаны.