Франсуа Гизо: политическая биография

В том же году на пост посла Франции в России вместо маршала Мезона был назначен барон Проспер де Барант, старинный друг и единомышленник Гизо, выходец из старинной аристократической семьи, прославленный литератор и историк, администратор наполеоновской эпохи, политик, известный своими умеренно-либеральными взглядами. В российской столице он был встречен весьма прохладно. Как в свое время верно подметил академик Е. В. Тарле, со времен Июльской монархии и вплоть до революции 1848 г. французские послы чувствовали себя в Петербурге «как во враждебном стане». Русский двор и аристократия во главе с салоном графини Марии Дмитриевны Нессельроде, супруги вице-канцлера, сообразовываясь с политикой государя, относились к французскому посольству с «ледяной вежливостью»[637].

Приход в министерство иностранных дел Гизо в разгар Восточного кризиса совпал с резким обострением франко-русских отношений.

В результате подписания Конвенции 15 июля 1840 г. Франция оказалась в международной изоляции, а вследствие авантюристичной политики А. Тьера и перед лицом новой коалиции и новой европейской войны. Отношения между Россией и Францией резко обострились; во Франции не без оснований полагали, что главной целью России было разрушение «сердечного согласия» между Францией и Великобританией и изоляция Франции на международной арене, а Конвенцию 15 июля ее противники именовали «договором Бруннова»[638].

К. В. Нессельроде писал во всеподданнейшем отчете за 1840 год: «Франция не скрывает от себя, что мы явились основной причиной ее политической изоляции в Европе. Она в полной мере оценила наши усилия, чтобы склонить Австрию и Пруссию на нашу сторону…»[639]

Подписанием Конвенции 13 июля 1841 г. Восточный вопрос был на время урегулирован. Однако и после подписания конвенции напряженность в русско-французских отношениях не была преодолена. По словам графа Палена, они оставались «очень натянутыми». Поверенный в делах Российской империи во Франции Н. Д. Киселев также писал в июле 1841 г., что и после подписания конвенции его отношения с королем и Гизо «ограничивались простым обменом мнений и общими рассуждениями»[640]. Оппозиционная правительству Сульта – Гизо газета «Le Siècle», орган династической левой, писала о позиции российского императора: «Антипатия императора Николая по отношению к персоне короля и его семье является такой же открытой, как и постоянной. Вступление «без кондиций» тюильрийского кабинета в европейский концерт ничего не изменило в природе чувств, которые мы внушаем Санкт-Петербургу»[641].

В то же время Н. Д. Киселев выражал удовлетворение действиями министерства Сульта – Гизо, прежде всего министра иностранных дел, которого он называл «несомненной главой кабинета» и его «главным двигателем». По словам российского дипломата, «Европа не должна желать, чтобы дела этой беспокойной нации перешли в руки другого лица… Нахождение Гизо у власти… предоставляет серьезные гарантии для сохранения спокойствия во Франции и поддержания всеобщего мира»[642].

Подтверждением тому, что разногласия между Францией и Россией не были преодолены, стал дипломатический инцидент, возникший в двусторонних отношениях в конце 1841 г.

Положение в России барона де Гаранта было осложнено событиями совсем не дипломатического свойства: дело в том, что сын Гаранта Эрнест, занимавший пост во французском посольстве, 18 февраля 1840 г. дрался на дуэли с М. Ю. Лермонтовым[643]. Лермонтов вслед за В. Еелинским именовал Эрнеста «салонным Хлестаковым» и ставил на одну доску с Ж. Дантесом[644].

Лермонтоведы неоднократно указывали на то, что дуэль Лермонтова с молодым Барантом была спровоцирована. Подобная провокация могла иметь двойную цель. Прежде всего, дуэль являлась крупнейшей неприятностью для французского посла и могла повлечь за собой его удаление из Петербурга в условиях обострившегося Восточного вопроса. Кроме того, дуэль давала повод удалить из столицы Лермонтова, что и было сделано[645].

Несомненно, эта дуэль, а также намерение Баранта и его супруги добиться высылки поэта нанесли ощутимый урон репутации французского посла. Нашлись люди, которые были возмущены поведением Барантов и полностью стали на защиту Лермонтова. «…Среди всех, с кем мы встречаемся, воцарилось равнодушие и забвение после строгого и справедливого осуждения и забвения г. Лермонтова», – писал посол секретарю посольства барону д’ Андре 23 мая (4 июня) 1840 г. Не желая ссориться с русским обществом, Барант склонялся к тому, чтобы принять участие в хлопотах о прощении Лермонтова, но шеф жандармов А. X. Бенкендорф всячески отклонял его от этого шага[646].

В августе 1841 г. барон Барант и его супруга получили отпуск. Накануне отъезда посол часто виделся с Нессельроде, и расстались они, по словам посла, «с уверениями в доверии и дружбе»[647]. Вряд ли тогда кто-то из них предполагал, что в Россию Барант не вернется.