С тех пор, как французская революционная армия под девизом «Свободу народам» в 1792г. перенесла через Рейн демократическое миссионерское мышление, с которым связывалось положение Франции, как стража цивилизации, существовал идеологический фундамент ее положения в мире. Только этим нужно объяснить то, что до недавнего времени ярые противники демократии, насколько их влияние касалось внутренней
демократической организации Франции, были полностью единодушны в оценке значения демократии, когда они обращались в адрес мира. Но сейчас они восхваляют перед народами мира политическую систему демократии, которая в целом была решительно отвергнута самой Францией, и когда выяснился ее вред для всей Германии, как «зверского режима» /«Зверский режим», в «Le Temps», 15.06.1939г./. Они называют мировой задачей Франции, с политической и социальной точки зрения, организовать демократическими средствами мирную и счастливую Европу. Тогда «французское понятие свободы и равенства» также имело бы сегодня твердый смысл. На основе этих представлений Франция обретала положении, на основе которого миру могло быть предложено «учение о правовом и социальном равновесии»; и тогда можно было бы увидеть, как живет Франция, и взять с нее пример /Аликс,Р., «О национальной жизни», с.271 и далее/.
Теперь больше не говорили о вреде и кризисе демократии, как о катастрофе, к которой эта демократия привела Францию. Напротив, демократия, оказывается, была потребностью для мира. В обсуждаемых речах народу изложили, какое значение имеет демократия для мира, и то, что Европа с отказом от демократии неизбежно придет в политический и цивилизационный упадок. Этот явный разлад во мнениях по поводу внутриполитического фиаско демократии и открытая критика этой демократии отмечаются в ее собственных рядах, как лицемерие, которое объясняется только особенностями внешнеполитической ситуации и, кроме того, – желанием подвести духовный фундамент под жалкое внешнеполитическое духовное положения Франции. С большими усилиями вплоть до недавнего времени этим способом пытались сохранить идеологический базис, который резко противоречил силе фактов. Главенствующее положение демократической идеологии Франции в мире могло быть таким продолжительным, потому что демократии не подходила никакая другая форма государственного руководства и конституции, которая нашла бы равноценное одобрение со стороны французской демократии. Только в войне произошел решающий перелом
. Россия и Италия при всем контрасте установившегося в них политического порядка создали государственные системы, находившиеся в крайней противоположности к французской демократии. В ряде других стран после войны также должен был наблюдаться явный отказ от демократии и склонность к авторитарным государственным формам, как это было, например, в Турции, Венгрии, Испании и Португалии. Всё же эта ситуация не означала окончательного потрясения французско-демократического монопольного положения. Франция сама перешла в наступление против новой авторитарной конституционной системы, и она представлялась ей государственным и конституционно-правовым курьезом. Переход к авторитарным формам в малых странах покончил, наконец, с представлением Франции о том, что он означал незначительное отклонение от классической французской системы, с помощью которого народы посредством твердого государственного руководства надеялись преодолеть вероятные кризисные явления, а после восстановления нормальных условий эти отклонения от традиционной системы вновь выправлялись бы сами собой /см. инструктивную работу Рене Пино, «Королевская диктатура», в «Ежемесячном французском обозрении», т.43, с.468 и след./.
Великие державы, такие как Россия и Италия, предупреждали Францию, что ее отход от традиционной демократической системы тяжело отомстит за себя, потянув за собой сильные внутренние и внешние потрясения, и в результате приведет к хаосу. Франция объясняла этим странам и миру, что не собирается оставлять демократию, и приводила всё в новой аргументации доказательства того, какую огромную ценность несла демократия именно в XX веке. С этой позиции авторитарные государственные формы казались прямо-таки жизненно важным поводом к тому, чтобы мир заново превозносил блага демократии