Французская демократия

Но революція неумолима. Наполеонъ принужденъ упомянуть въ формул присяги о Конституціяхъ Имперіи, т. е. о конституціяхъ 1804, 1802 и 1799 гг.; a послдняя тсно примыкаетъ къ революціи и къ принципамъ 89 г. Этого довольно: чтобы Наполеонъ ни длалъ и какъ бы онъ этого ни таилъ, новый духъ проглядываетъ въ этихъ конституціяхъ. Въ сущности, присяга 1804 та же, что и 1791 года; были присяги, приносившіяся королямъ старшей и младшей линіи, и наконецъ, Наполеону III. – И такъ несомннно, что теперь во Франціи монархъ не единственное, даже не первое лице. Есть кто-то выше короля, есть что-то выше престола: этотъ кто-то – Народъ; это что-то – Законъ. Удалить изъ присяги эти два образа невозможно; невозможно снова водворить въ сердцахъ монархическую религію.

Посл этихъ замчаній разсмотримъ, какова можетъ быть сила этой новой присяги.

Во первыхъ, относительно ея цли, содержаніе ея показываетъ, что этими ясными словами хотли удовлетворить новымъ идеямъ, освятить новое право, сдлать самую присягу мене мистическою, мене идолопоклонническою, боле достойною человка и гражданина. Сочетаніемъ этихъ трехъ великихъ словъ – «Народъ, Законъ и Король», думали придать присяг боле разумности и величія. Длая эти три имени, такъ сказать, солидарными, напоминая о конституціяхъ, высочайшемъ выраженіи закона, думали упрочить общественное зданіе и придать власти ненарушимость закона и неизчезаемость народа. Такъ, вроятно, разсуждали учредители этой присяги; и это доказываетъ, что они поступали скоре, какъ поэты, чмъ государственные люди. Ихъ риторика рушится передъ здравымъ смысломъ.

Въ самомъ дл: очевидно, что присяга, приносимая тремъ лицамъ или, пожалуй, тремъ принципамъ, не можетъ быть такъ опредлительна, какъ если ее приносятъ одному; точно также всякое обязательство, что нибудь длать или чего нибудь не длать, можетъ скоре подать поводъ къ перетолкованіямъ, путаниц и придиркамъ, когда относится къ нсколькимъ лицамъ, чмъ когда заключено съ однимъ на опредленныхъ условіяхъ или даже безъ всякихъ условій. Такъ какъ политическая присяга съ 1789 г. приносится, въ одно и тоже время, и народу, и закону, и королю – все равно выражено ли это въ ней прямо, или затаено, – то она по необходимости должна быть условна, должна подлежать толкованіямъ и предполагаетъ взаимность. Напрасно президентъ Законодательнаго корпуса зажимаетъ ротъ депутату, который, прежде чмъ поднять руку и произнести присягу, проситъ позволенія объясниться. Самая сущность этого дйствія даетъ присягающему право объясниться.

Конституція 91, 1804 и 1814, самыя монархическія изъ нашихъ конституцій, требуютъ отъ императора или короля присяги, равносильной той, которая приносится ему самому; въ этой присяг напоминаются и выражаются принципы 89 г. и духъ революціи, и глав государства вмняется ею въ обязанность защищать эти начала. Это несомннно доказываетъ, что съ 1789 г. политическая присяга обратилась въ обоюдосторонній договоръ между государемъ и подданными. Одна только конституція 1852 не выражаетъ прямо этихъ началъ. Но это должно считать просто нечаяннымъ упущеніемъ, на которое, смю думать, Наполеонъ III не дерзнетъ опереться.

Но вотъ худшая сторона этого дла: можетъ случиться, что трое, которымъ приносится присяга и которые предполагаются нераздльными, – т. е. Народъ, Законъ и Король, станутъ въ противорчіе другъ съ другомъ и раздлятся. Народъ, какъ и отдльныя личности, можетъ заблуждаться; его характеръ, чувства, мннія измнчивы. Законъ также можетъ мняться, хотя бы только въ умахъ тхъ, которые, изъ выгодъ или даже по свойству своихъ обязанностей, призваны толковать его. Наконецъ и король можетъ измниться. Какъ принципъ, онъ постоянно мняется: король 1701 года не то, что король 1788 г.; король 1830 г. не похожъ на короля 1714 г. Какъ личность, онъ измняется еще боле, и притомъ эта перемна еще опасне: бурбонская династія можетъ быть царствовала бы до сихъ поръ, если бы Карлъ X раздлялъ взгляды Людовика XVIII. Между тремя столь измнчивыми элементами согласіе не можетъ быть прочно; рано или поздно антагонизмъ неизбженъ.