Габдулла Тукай и русская литература XIX века. Типологические параллели

мре ле днья бунлара тслим улынмышдыр;
Табигыйдер ки, йрмз бу санмлр рае дадан.

Днилр ашмыш гъляй, галилр дшмеш днайа;

Ки сн лотфыда тфрикъ ит – аер гъляйи днадан.

Кыямтдер бу кн: шмсе хакыйкать мнхсиф улды;

Камрлр иншикакъ итде, гакыллар шашты гаугадан.

Нме иттихад ккдн дкелде йирлр шимди;

ианда хиссе инсият озак крратл Ганкадан56.

(Судьбы народов вершили бездушные ложные боги,

В сумрак вели их дороги, обмана исполнены злого.

Низкий и подлый – возвышен, унижен – высокий душою.

Пусть твоя воля поставит на место того и другого.

Света конец наступает, и правды светило померкло.

Луны распались, и разум затмился от трубного зова.

Звёзды единства низверглись, и, как легендарная птица,

Ты, человечность, всё дальше от рода людского!57)

Перевод Р. Морана

Ю. Г. Нигматуллина констатирует: «Всю глубину отчаяния человека и общества, не получивших долгожданной свободы, выражают метафоры в стиле классического восточного романтизма»58. Она выделяет в стихотворении элементы поэтической системы, характерной для древнетюркской поэзии: изобразительность, равнозначность образов и деталей, синхронность развития лирического действия как чередования одномоментных картин и др.59 В последнем издании под названием стихотворения автор добавил пояснение: «Из «Мухаммадии»60, тем самым указав на интертекстуальные связи с мусульманской культурой, с турецкой литературой, значимые для понимания его идейной концепции».

Доисламский период истории – время войн, кровопролития и беспорядков, прямо соотносится с современной поэту действительностью. Лирический герой верит, что и для его нации наступит период благоденствия, как тогда, когда был принят ислам. Это событие оказывается равнозначным освобождению личности, обретению свободы. По мнению Ю. Г. Нигматуллиной, «главная функция лирического размышления – понять трудности пробуждения политического сознания масс. Поэтому ход мыслей лирического героя – цепь причинно-следственных связей – развивается во времени»61.

Позиция лирического «я» Г. Тукая, раскрывающего всю остроту противоречий современной ему действительности, поначалу лишена личностных примет. Но глубина отчаяния и боли человека, судьба которого неотделима от судьбы народа, выявляет субъективно-лирическую основу гневных обличений поэта, мысль которого накаляется страстью, ужас и негодование возрастают с каждым новым разворотом картины. Уровень эмоционального напряжения в стихотворении продолжает повышаться с каждым новым циклом в развитии темы. Г. Тукай всё называет «своими именами», заключая в этих номинациях огромную взрывную силу. Зло пригвождено отточенными обозначениями: «попран закон», «как люди, и вера затоптана в прах», «звероподобные люди, как прежде, господствуют в мире», «злобно на нас нападают», «кровь нашу пьют они жадно», «стоим мы голодной толпою», «связан язык у поэта» и т. д.

В конкретно-исторических иллюстрациях своих положений Г. Тукай обращается к примерам из современной ему действительности, прямо соотнося их с событиями культурной мифологии. Поэт отсылает своего читателя к 96-му аяту суры Корана «Аль-Анбийа», в котором говорится о приближении Судного Дня и о том, что «язычники» игнорируют возможность этого события. Упоминаемые поэтом Яджу`дж и Маджу`дж – в исламской эсхатологии племена, наводящие порчу на земле, нашествие которых предвещает конец света62. Г. Тукай, с одной стороны, конкретизирует ситуацию, наполняя её актуальными аллюзиями, с другой – органически вписывает в эсхатологическую проблематику и образную систему. Опираясь на характерную для исламской эсхатологии концепцию противопоставления земной жизни Концу Света, поэт показывает проницаемость границы между мирами и зависимость второго от первого.