Привычка закалила его сердце.
Ты прав. Пока рука не загрубеет, и сердце чувствительно.
Но старость воровской
Клюкою подсечёт,
И что накоплено тобой,
Считай, уже не в счёт.
У этого черепа был язык. И он тоже мог петь. А этот плут швырнул его, как ту самую челюсть, которой Каин совершил первое убийство. Подумай, может, это была башка политика, и он самого Творца водил за нос…
Весьма вероятно.
Или придворного, что каждое утро причитал: «Доброго вам утра, милорд, как ваше здоровье, милорд!..» А всего-то и хотел, что выпросить приглянувшегося скакуна… Что, может такое быть?
Может, милорд.
Разумеется, может. А теперь он совокупляется с миледи Червоточиной, и заступ могильщика бьёт его по лбу. Какая метаморфоза!.. Жаль, мы не умеем смотреть сквозь землю. Неужели стоило отращивать кости, чтобы потом ими играли в кегли? Лично мои — ломит от одной мысли об этом.
И кирка, и заступ,
Заступ и кирка,
Ждут на новоселье
Бедняка и принца…
Вот ещё череп. Сдаётся, что — юриста. Где теперь его казуистика и крючкотворство? Или толкования владельческих прав? Почему он терпит, когда деревенщина разделывает его грязным заступом? Почему не укажет, что это называется преступление действием? М-да… А ведь этот малый в своё время мог быть земельным скупщиком, знатоком закладов и найма, векселей и неустоек, двойных поручительств и возмещения убытков. Ну какие нужны возмещения, чтобы исключительно землёй возместить пустоту этого исключительно индивидуального черепа? А где былые поручители? Ах, они уже не могут поручиться за землю, приобретённую в двойных сделках. Кроме вот этой, что не больше самой купчей. Да одни даже акты о его собственности не влезли б в этот ящик. Зачем это всё, если и наследнику достанется такой же?
Точно такой, милорд.
Пергамен выделывают из бараньих шкур?
Из телячьих тоже.
Значит, каждый собственник — телёнок или баран. Я расспрошу этого малого. Эй, чья это могила?
Моя, сэр.
И кирка, и заступ,
Заступ и кирка…
Разумеется, твоя, раз ты в неё залез.
Вы не залезли, и, значит, она не ваша. А я полез, и всё равно она моя.
Хватит врать. Ты сам полез, потому что ты в ней. И врёшь, что она твоя. Могила — для мёртвых. Значит, ты врёшь.
Вру. Но это живая ложь. Вот она опять на вас перескочила.
Для кого ты роешь?
Ну уж не для мужчины.
Так для какой женщины ты роешь?
И не для женщины.
Так для кого?
Не
Этот малый знает своё дело. Его перевёртыши обоюдоостры, ведь иная двусмыслица способна проводить прямёхонько на тот свет. Ей-богу, Горацио, в последние три года я стал замечать, что времена обострились, и носок крестьянина начинает натирать пятку дворянина… Давно ты могильщиком?
С того дня, как покойный король Гамлет убил старого Фортинбраса.
И когда это было?
А то не знаете… Да каждый дурак знает. В тот день у него родился сын Гамлет. Тот, которого теперь отправили в Англию.
Зачем же его отправили?
Не зачем, а за что. За то, что свихнулся. Ну, там-то ему мозги, конечно, вправят. А нет — и так сойдёт.
Почему же сойдёт?
А там всё сумасшедшие.
Как же он сошёл с ума?
Да в том-то и дело, что очень необычно.
Необычно — это как?
А так, что обезумел.
На почве чего?
Известно — чего… На почве Дании. Тридцать лет на неё работаю: был на побегушках, а теперь вот и сам — мастер.
Сколько же в нашей почве надо пролежать, чтобы совсём сгнить?
Ну, если ещё до смерти не сгнил… А то теперь многие и до погребения не дотягивают… Лет восемь — это хорошо. А кожевник и девять осилит.
Это почему же кожевнику привилегия?
А чему тут удивляться? Он сам так задубел, что кожа воды не пропускает. А без воды даже самый паршивый труп гнить не хочет. Вот, глядите, череп. Он в земле двадцать три года.
И чей он?
А… одного паршивого сумасшедшего. Может быть, желаете сами угадать?
Не желаю.
Сумасшедшего, да ещё и плута, чума его забери. Однажды вылил мне на макушку бутылку рейнского. Это череп Йорика, королевского шута.
Вот этот?
Именно, сэр.
А ну-ка дай!..