Гамп и компания

Короче, на обратном пути в парк Лафает я поделился с полковником Нортом своими тревогами на счет летенанта Дэна и Ванды: нельзя же их вот так бросить. А у полковника уже план созрел касательно Дэна: типо, определить его «под набледение» в госпиталь «Уолтера Рида». Полковник сказал — полковник сделал: подкатила «скорая» и умчала летенанта Дэна.

А Ванду, говорит полковник Норт, временно разместим в Нацианальном зоопарке.

— Она будет числиться как «экспонат Б», — говорит он, — запомни на тот случай, если нас посадят.

— А за что, — спрашиваю, — нас могут посадить?

— От тюрьмы да от сумы не зарекайся, — говорит полковник.

Сказал я полковнику и о том, что перед командировкой на другой конец света мне по зарез нужно повидаца с Форрестом-младшим, и получил совет воспользоваца президенцким самолетом, так как, по выражению полковника, «этот рохля» сам в ближающее время никуда лететь не собираеца.

Прибыть в Мобайл президенцким самолетом или обычным рейсом — это две большие разницы. В аэропорт пригнали духовой оркестр, подали для меня лимузин, и я подкатил к дому миссис Каррен на глазах у огроменной толпы, которая заполонила весь ее двор. Выходит мне на встречу миссис Каррен, а Форрест-младший, вижу, прячеца за раздвижными дверями, затянутыми антикомариной сеткой, кабудто не желает меня видеть. Вошли мы в дом, и я понял, что так оно и есть.

— Я тебе говорил, — спрашивает он с места в курьер, — что нужно как минимум дважды в сутки проверять клапан давления?

— Ну да, — подтвердил я. — И был, конечно, прав.

— Кто бы сомневался. Мы могли стать миллионерами. А теперь, наверно, разорились. И все из-за тебя.

— Близко к тому, сын, — признал я.

— Не говори мне «сын». Никогда. Я тебе не сын.

— Да я только хотел…

— Мне дела нет, хотел ты или не хотел. Зайти проверить клапан: что может быть проще? А теперь полюбуйся, что ты наделал.

— Форрест, малыш, я и сам пережеваю, но этим ничего не исправишь. Что было, то прошло, меня другие дела ждут.

— Какие — армейские? Не зря же ты в военной форме явился.

— Да, типо того. Я ведь воевал, как тебе извесно.

— Только с твоих слов.

— И должен выполнить одно поручение полковника Норта. Он обратился не к кому попало, а ко мне — значит, ничего не попишешь, надо соглашаца.

— Как я понимаю, выбора у тебя нет: все остальное ты уже испоганил.

Повернулся ко мне спиной и, гляжу, поднял кулачок — глаза утирает. Очень больно мне было такое видеть: якобо он меня стыдица. И, как я понимаю, не зря, посколько на сей раз облажался я капитально.

— А какая судьба, — спрашивает, — постигла Ванду? Не иначе как ты ее продал на мясо.

— Скажешь тоже! Она прожевает в Вашингтоне, в Нацианальном зоопарке.

— То есть выставлена на посмеяние всему свету, да?

— Да нет же. Благодаря полковника, она будет там на особом положении.

— Ну-ну, — говорит он. — Могу себе представить.

Вот так мы и поговорили. Малыш Форрест был, мягко говоря, не рад моему приезду, а я и вовсе пал духом. И только одно в самую последнюю минуту меня не много утешило.

— А кстати, — спросил Форрест, когда я уже стоял в дверях, — на что это было похоже, когда говнохранилище взорвалось?

— Видок был — будьте-нате, — ответил я.

— Да уж, — говорит, — представляю.

Тут мне показалось, хотя точно не скажу, что на лице у него промелькнуло подобье улыбки.

И отправились мы в Иран.

Прибыли в какой-то мегаполюс: поверх зданий тут и там красуюца такие набалдажники, как, типо, репки хвостами кверху, мужики смотрят гроздно, обрядившись в черные халаты и в шапки на подобие корзин.

А того, что с виду самый суровый, звали, как выеснилось, Аятолай.

Глядит зверем, хмурица — я бы по доброй воле нипочем с таким знакомство не свел.

Полковник Норт мне шепчет:

— Не забывай, Гамп: тактично и дипломатично. Остальное не важно!

Протягивает он пять, чтобы с Аятолаем поздороваца, а тот сложил руки, полковника глазами сверлит и помалкивает.

Оборачиваясь ко мне, полковник Норт цедит:

— Вот скотина. Что он себе позволяет: впервые в жизни кто-то отказался пожать мне руку.

За спиной у Аятолая стоят два тела хранителя, вроде как в мешковатых подгузниках, с саблями на боку, и один говорит:

— Не называйте Источник Подражания «скотиной». Он может догадаца, что это значит, и прикажет отрубить вам головы.

И сдаеца мне, это не пустая угроза.

Короче, решил я, так сказать, растопить лед и спрашиваю этого Аятолая: почему, дескать, он так гневаеца, хмурица и злица?

— Да потому, — отвечает он, — что я трицать лет пытаюсь возглавить Всемирный совет церквей, но мерзавцы-безбожники даже близко меня не подпускают!

И еще добавил: кто на свете более предан церкви, нежели Аятолай?

— Стоит ли из-за этого парица? — говорю ему, а он такой: я, дескать, человек достойный и обсирать себя не позволю, а эти говнюки, которые засели в Совете церквей, — они вобще кто такие? Я, говорит, не какое-нибудь фуфло, я — Аятолай Ирана, заруби себе на носу, тупица.

— Одну минуточку! — возмутился полковник Норт. — Мой сопровождающий, Форрест, допустим, умом не блещет, но это не дает вам права его оскорблять.