– А мы это сделаем сейчас, – любезно ответил Любавин.
– Нет, помилуй, зачем же здесь, на морозе? Так не годится. Поедем ко мне.
– Благодарю, но я спешу.
– Что так?
– Получил депешу. Требуют поторопиться.
– Вот совпадение! И я получил депешу, – глаза полицмейстера смеялись, – вместе и почитаем.
– На обратном пути – с удовольствием.
– А ты шутник, Николай Николаевич. Депешка-то тебя касается.
– Не может быть.
– Вот мы и выясним, может или не может. Пожалуй в мои саночки.
Жандарм пересел в сани Любавина, а Любавин сел к полицмейстеру.
– Так что ты на это скажешь? – полицмейстер достал из стола телеграмму и протянул ее Любавину.
Тот прочитал:
«В Иркутске находится человек, фамилия которого нам неизвестна. Он едет освобождать Чернышевского».
– Не понимаю, почему вы не показали раньше? – пожал плечами Любавин и ткнул пальцем в число – телеграмма была получена три недели назад.
– А ты зоркий, – усмехнулся полицмейстер. – Я-то сразу понял, как тебя сегодня в санях увидел, что уезжать навострился. Этот дурак, немец, спугнул тебя. Спугнул ведь?
Любавин пожал плечами.
– Напрасно уклоняешься. Мне ведь ясно, что человек, о котором говорится в телеграмме, – ты.
– Доказательства!
– Ну-ка дай твой вид.
Любавин протянул паспорт.
– Так, – Бориславский повертел в руках паспорт, – все как будто в порядке. Придется осмотреть вещички.
– Но как вы смеете! – вспыхнул Любавин. – Я дворянин.
– Я тоже дворянин, – невозмутимо заметил Бориславский. – Вот ты мне как дворянин дворянину и покажи свое имущество. Без шума.
– Я ничего не стану показывать!
– Тогда мы сами. Ижевский?
В комнату вшагнул жандарм.
– Обыщи.
Жандарм запустил руку во внутренний карман сюртука Любавина и вытащил толстый бумажник.
Потом прощупал другие карманы.
Пока жандарм рылся в вещах (их внесли в комнату), полицмейстер внимательно рассматривал вынутые из бумажника документы.
– Любопытно получается, – наконец сказал он, – кто же ты такой? Русский дворянин Любавин, сербский студент Рокич, поручик Грибоедов или штабс-капитан Скирмунт? У тебя четыре паспорта. Какой из них настоящий?
– Я Николай Любавин, эти три я нашел на дороге. Могу все объяснить.
– Придется. Только учти, что запрос в Петербург о личности Николая Любавина будет послан сегодня же. Не советую вилять.
Наступило молчание.
Полицмейстер, улыбаясь, смотрел на арестованного. Тот спокойно смотрел на полицмейстера:
– Меня зовут Николай Любавин.
– А зачем ты хочешь увезти Чернышевского?
– Я приехал в Сибирь не за этим.
– Опять виляешь.
– Повторяю, не за этим. Чернышевский тут ни при чем. Петербург можете об этом не запрашивать. Оттуда вам все равно не помогут.
– А мы и без Петербурга, – спрятал улыбку Бориславский, – торопиться нам некуда.
Не наши
Торопиться было некуда. Следствие потащилось медленно, по старинке, со вкусом. Полицмейстер вознаграждал себя за полное отсутствие крупных политических дел в губернии. До сих пор он получал
В третье отделение собственной его императорского величества канцелярии полетели пространные донесения: иркутские жандармы живописали злодейский замысел арестованного и выставляли перед высшим начальством свое усердие и прыть.
«Донося вашему превосходительству, – выводила рука писаря иркутского жандармского управления, – о ходе следствия над государственным преступником Германом Лопатиным, поименованным ранее Николаем Любавиным, имею честь сообщить…»
Далее следовали пункты, из коих явствовало:
1) иркутские следователи не ограничиваются составлением актов дознания, а поставили себе непременною задачею употребить все усилия и убеждения, дабы добиться истины;
2) все члены следственной комиссии проявляют ревностное стремление к исполнению в точности возложенных на комиссию обязанностей;
3) без сомнения, в наикратчайшем времени пойманный Герман Лопатин будет доведен до полного сознания;
4) при исполнении комиссией той важной обязанности, которая высочайше на нее возложена, все члены ее проявляют неусыпное бдение, а наипаче…
Канцелярия иркутского губернатора и жандармское управление не скупились на похвалы своим чиновникам.
Но хвастать было нечем. Пойманный до сознания не