Герман Лопатин

А завтра уже будет скакать на почтовых прочь от Томска, на запад, в Россию. В подорожной на имя верного человека будет вписан безымянный спутник. Так разрешено законом. Спутник обозначен словами – с будущим. Кто он, откуда – никому нет дела. Он может быть слугой, товарищем, родственником. Смотрителям станций безразлично. Их интересует лишь тот, на кого выписана подорожная.

Хороший порядок! На сей раз царские власти учредили, кажется, то, что надо.

С будущим… Хорошее слово! С будущим тебя, счастливец, Герман свет Александрович!

Лопатин с удовольствием топал по томским деревянным тротуарам. На нем – охотничьи сапоги-бродни, брезентовая куртка, высокий картуз. Ружье. Мешок. По всем статьям – охотник. Разве мало таких в большом сибирском городе? И документы в полном порядке, не придерешься.

С будущим, Герман! Дорога свободна.

Но почему пристал вдруг сзади жандарм? Идет, не отстает, приглядывается.

Лопатин резко остановился. Нагнулся, поправил сапог.

Остановился и жандарм.

Когда двинулся дальше, жандарм шагнул шире и взял его за локоть.

– Что вам угодно?

– Удостовериться в личности.

– По какому праву останавливаете прохожих на улице?

– А вот по такому.

Жандарм вытащил из кармана фотографию.

Лопатин узнал себя.

– Вам что, померещилось?

– Никак нет. Если не ошибаюсь, Герман Александрович Лопатин?

– Ошибаетесь!

– А вы поглядите лучше. Может, признаете?

– Уберите руку!

– Э-э! Нет! Приказано держать крепко. Лопатин, сказывали, из-под семи замков уйдет.

Лопатин невольно улыбнулся.

От жандарма, ясно, так просто не отвяжешься. По глазам видно, крючок. Надо переменить тактику! Потащить его самого к градоначальнику. Не дать раскрыть рта. Разыграть благородное негодование. Что же это, в самом деле, за порядки хватать людей на улице! Мало ли кто на кого похож! Этот держиморда ответит за свое самоуправство!

Все бы и произошло, как он рассчитал. Градоначальник поверил было уже гневной речи охотника и его безукоризненным документам, да на беду жандарм попался не ротозей. Что-то шепнул своему начальнику, и тот, нехотя уступая, предложил задержанному пройти неподалеку в трактир.

Лопатин пожал плечами. Зачем в трактир? Но почувствовал: должен уступить.

Когда же открыли дверь в низкий зал трактира, он сразу понял, на что рассчитывал жандарм.

В углу за столиком сидел ссыльный поляк Орсинский.

С ним Лопатин познакомился в Иркутске у Щапова. Они провели вместе не один вечер. Орсинский был мужественным человеком и добрым товарищем. Когда Лопатин совершил побег, он оставался в Иркутске.

Младенцу было бы ясно: Орсинский узнал вошедшего.

6

Дверь камеры ржаво проныла и захлопнулась.

– Никак ты?

Шишкин, словно не веря своим глазам, мягко ощупывал его проворными руками.

– Вернулся, значит… Ну, ничего, ничего… Перезимуешь с нами, а по весне снова лыжи востри… Как же ты, милый, а?

Приятно было слышать участливый голос старика, ощущать прикосновение теплых рук.

Лопатин присел на нары, огляделся.

Все по-старому. Грязные стены, слепые окошки, тесные этажи нар. Унылые фигуры арестантов. Из прежних – лишь царек да не наши. Остальные – новички.

Камера полнехонька.

– Как вы тут живете?

– Переможаемся, – глаза Шишкина спокойно светились. – День-ночь – сутки прочь. Не скучаем. Верно, Вася?

Иванов кивнул.

– Я давеча сон видел, – говорил, словно заговаривал боль, Шишкин. – Будто повели нас всех в баню, и будто ты с нами. Что, думаю, за притча? Ты, вроде, с тюрьмой уже поквитался… А как вошел, – понял. Сон-то мой – вещун. Взяли тебя, да не надолго. Верь. По весне убегешь.

Лопатин обнял старика. Он был тронут. Видел: Шишкин понимает, как тяжело ему возвращение в каталажку.

Что до снов, то он в них не верил.

7

Через два дня вызвали на допрос.

Жандармский офицер привел его в комнату и оставил одного. Потом открылась дверь, и он увидел сухопарого старика в генеральском мундире. Глаза старика с порога пригвоздились к лицу Лопатина, и он долго, с минуту, испытывал на себе тяжесть этого взгляда.

«Плохо мое дело, – подумал, – высокие чины так просто себя не беспокоят».

На генерале – общевойсковой мундир. Это немного успокаивало: не жандарм. Но кто? Может быть, из Петербурга? В Иркутске, кажется, перевидал всех. Впрочем… За месяц вольной жизни ни разу не видел Синельникова. Неужели этот старик и есть грозный генерал-губернатор Восточной Сибири? Что же ему, в таком случае, надо? Раньше как будто судьба арестованного и поднадзорного Лопатина его не волновала…

– Так вот вы какой! – прервал молчание старик высоким голосом.

– Какой же?

– Независимый.

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать про ваше лицо. Таким я вас и представлял…

– Может быть, – возразил Лопатин, – будем ближе к делу?

– Будем! Не возражаю. Я восхищен вашей энергией и умом!

– Перестаньте шутить! Меня вызвали на допрос…

– Нет. Просто я хочу вам сделать предложение.

– Вы – это генерал-губернатор Синельников?

– Совершенно верно, молодой человек. Николай Петрович Синельников. Вы можете меня называть по имени-отчеству.

Лопатин пропустил разрешение мимо ушей. К чему-то клонит старая лиса?

– Что же вы хотите мне предложить?