Герман Лопатин

«Мне казалась нестерпимой мысль, – писал Лопатин, – что один из лучших граждан России, один из замечательнейших мыслителей своего времени, человек, по справедливости принадлежащий к пантеону русской славы, влачит бесплодное, жалкое и мучительное существование, похороненный в какой-то сибирской трущобе. Клянусь, что тогда, как и теперь, я бы охотно и не медля ни минуты поменялся с ним местами, если бы только это было возможно и если бы я мог возвратить этой жертвой делу отечественного прогресса одного из влиятельнейших деятелей…

Но это был неосуществимый романтический бред.

А между тем в ту пору мне казалось, что есть другой, более практичный и удобоисполнимый способ помочь этому человеку.

Судя по моему собственному опыту в подобных обстоятельствах, а также и по некоторым другим известным мне случаям, я полагал тогда, что в этом предприятии не было ничего существенно невозможного, требовалась только некоторая доза смелой предприимчивости да немножко денег…

Уезжая из Лондона, я даже не сказал, куда я еду, никому, кроме… пяти человек, с которыми я списался ранее и от которых я взял деньги… Я не сказал о своей затее даже Марксу, несмотря на всю мою близость с ним и на всю мою любовь и уважение к этому человеку, так как я был уверен, что он сочтет ее сумасшествием и будет отговаривать меня от нее, а я не люблю отступать от раз задуманного мной дела.

Не будучи знаком ни с родственниками, ни со старыми друзьями Чернышевского по „Современнику“, я не знал даже, где он именно находится. Не имея никаких знакомых в Сибири, ни даже рекомендательных писем, я вынужден был прожить в Иркутске почти целый месяц, прежде чем узнал, что мне было нужно.

Это долговременное проживание в Иркутске, в связи с некоторыми другими моими промахами, а также и с некоторыми не зависящими от меня обстоятельствами, обратили на меня внимание местной администрации…

Как бы то ни было, но я был арестован и очутился в тюрьме…

Видя, что предприятие мое сорвалось, что мне лично угрожает не особенно приятная перспектива, а также замечая, что суд затягивается в долгий ящик, в ожидании от меня известных признаний, которых я не счел себя вправе сделать, я решился бежать, но потерпел фиаско и должен был познакомиться с иркутским острогом».

9

Получив письмо, Синельников написал шефу жандармов Мезенцеву: