Герман Лопатин

– Вот, – выкрикивал он, – вот что писал мне десять лет назад Герцен: «Ваш свежий голос, чистый и могучий, теперь почти единственный, отрадно раздается среди разбитых и хриплых голосов современных русских писателей и глубоко западает в душу». А теперь? – дрожащими руками заталкивал письмо обратно в конверт. – Мне сдавили горло. Я могу только хрипеть. Профессор без студентов! Без кафедры! Мне запретили давать даже частные уроки. Смешно.

Он ронял кудрявую, наполовину седую голову на стол. Худое тело сотрясалось от рыданий.

Лопатин понимал: только на свободе, вырвавшись из ссылки, Щапов перестанет глушить свое отчаяние вином и сможет снова по-настоящему работать.

– Бегите! – предлагал он. – Я вам устрою побег!

– Нет, – качал головой Щапов. – Я не могу. Я боюсь, что буду не в силах жить вне России. Я слишком привязан к ней. Притом даже здесь я хоть что-нибудь да делаю, хотя на что-нибудь да полезен. А что я буду делать за границей? Вы – другое дело.

12

Но Лопатина держало слово.

Проходил июль. Бориславский оставался в городе, по-видимому, и не думая уезжать. Лопатин был в отчаянии.

Он знал, что задерживаться в Иркутске можно было еще неделю, ну – десять дней, не больше. В Сибири холода наступают быстро, а, по его замыслу, побег мог состояться только в теплое время.

Неожиданно в начале августа, когда он в утренние часы томился в палате, один из чиновников сообщил новость: полицмейстер отбыл из Иркутска.

Лопатин еле дождался конца присутственного дня.

Назавтра на службу он не вышел.

Его хватились на вторые сутки. Ни дома, ни у знакомых его не оказалось. Встревоженные жандармы перевернули вверх дном весь Иркутск, но Лопатин как сквозь землю провалился. Из города незамеченным он выехать не мог – на заставах следили зорко. Разве что уплыл вниз по Ангаре? Но это безрассудство: на Ангаре – пороги, тысячеверстный путь грозит опасностями и голодом. Вряд ли такой расчетливый человек, как Лопатин, рискнет на это.

Бойся, шивéр! 1873 год

1

Холодная Ангара величава и чиста. Незамутненная вода. Невозмутимое небо. На берегах – пашни, деревни, тайга.

Лопатин плыл ночами, чтобы не попасть на глаза людям.

Потом, верст через пятьсот, деревни поредели, и можно было плыть днем. Держался у правого берега – там меньше селений. Но у ангарцев глаза зорки, и, проплывая село, Лопатин ложился на дно лодки, прячась за бортом.

От греха, как говорится, подальше.

Людское жилье, с дымками над избами и слабым лаем собак, проскальзывало назад, и опять кругом – тишина, скалы, высокие пихты да ясная вода.

Когда пропали пашни, слева и справа спустились к воде каменные террасы. Выветренные столбы-утесы уходили в воду. Оттуда из глубины тянулись вверх каменные чудища. Прямо под днищем лодки возникали их сгорбленные спины. Иногда совсем близко: опусти руку по локоть. Это – шивéры, подводные камни. Но их угрозы не страшны. Легкая лодка проносится мимо, не задевая их, не причиняя себе вреда.

Опасаться надо не их, а порогов!

Ангара подползает к порогам стремительно и коварно. Не успеешь моргнуть – подтянула и бросила в пенный поток. А там уж держись! Не сумеешь ударить в нужный миг лопашней, не направишь лодку точно по стремнине, – тут же разнесет в щепки, растерзает и выплеснет ниже порога.

После первого порога Лопатин подогнал лодку к берегу, вылез и повалился на гальку. Руки дрожали. Казалось, лишь чудом проскочил эти полторы версты бешеной, утыканной камнями воды.

Первый порог. А впереди – десятки! Первый, как говорили, – присказка. Сказка впереди. Лишь сноровистым смельчакам ангарцам даются эти грозные перекаты. Недаром прозвали их – Пьяный, Шаманский, Похмельный.

Хорошо, что слушал кержака. Тот пять раз всю Ангару от Байкала до Енисея проплыл. Научил, как проходить эти сумасшедшие речные участки.

Заслышав издали робкий шумок порога, Лопатин садился поплотней, осторожно гнал лодку в ревущую пасть переката и не переставая работал веслом. Лодка плясала на волнах, ловко уворачивалась от камней, врезалась в пенные гривы и выскакивала из них мокрая, неуязвимая.

Пороги ей были не страшны. Надо было лишь не терять самообладания и смело вступать в борьбу с ними.

2

И все же именно шивера повредила лодку. Не честно торчащий из воды камень порога, а притаившаяся шивера.

Лопатин только что проскочил порог и, выплыв на спокойную воду, с облегчением оглянулся: пляшущая пена быстро уплывала вдаль. Затихал рев. И вот тут по днищу лодки что-то гнусно ударило.

Камень засел под водой как раз так, чтобы достать тупой башкой неглубоко погруженную лодку.

Одна из досок треснула, вода быстро просачивалась внутрь.

Лопатин положил на колени мешок с сухарями и стал высматривать берег.

Столбовидные скалы тянулись сплошной стеной. Сюда не то что лодку вытащить, просто причалить – и то было невозможно.

До левого, низкого берега – добрая верста. Пока догребешь – лодка захлебнется.