Герман Лопатин

Чудак-крестьянин, взывавший к совести царя, умер на каторге. Строптивец Шишкин, четвертый год сидящий в иркутском остроге, может просидеть там еще столько же. Какие кары уготовлены другим таким же борцам-одиночкам? Об этом знают наверняка лишь чиновники столичных и губернских граблений. Но ни им, ни самому царю не остановить этих протестантов и правдолюбцев. Они выходят из всех слоев народа и с каждым годом их все больше и больше!

8

– И для чего ты все чертишь? – с укоризной спрашивал Шишкин. – Для чего ты все ссылаешься на законы? Сам говоришь: «Я не признаю ни вас, ни законов ваших», – а требуешь, чтобы тебя судили по закону? Знаешь, что в писании сказано? «От закона не оправдаешься». А ты все хлопочешь, норовишь законом от закона оправдаться. Сказал бы им: я не ваш и ни вас, ни ваших законов не признаю, судите меня как хотите. Им тебя не усудить: уйдешь из рук, как вьюн.

– Из рук ускользнешь, – посмеивался Лопатин, – а из тюрьмы не выскользнешь.

– Сам виноват, – ты им все закон да закон! Они тебя на этом и ловят. Им, чертям, только палец протяни – всю руку отхватят.

– Небось не отхватят. Я их заставлю выпустить меня отсюда!

– Дай бог.

Старик сомневался. С неодобрением смотрел, как Лопатин переписывается с кляузными крысами из иркутского окружного суда. Но Лопатин не поддавался уговорам. Верил: победить врагов сможет их же оружием. Он сам неплохо разбирался в запутанном русском судопроизводстве и знал: у суда нет против него никаких улик.

Однажды, к удивлению всей камеры, в тюрьму явился полковник Бориславский.

Разглядывая в упор Лопатина своими выпуклыми глазами, заявил:

– Напрасно вы, Герман Александрович, беспокоите суд остроумными реляциями. Вас присудили к штрафу, но держат в тюрьме единственно по той причине, что из Петербурга получена секретная бумага относительно ваших противозаконных действий. До уточнения некоторых деталей вам придется набраться терпения.

– На какой срок?

– Определительно сказать трудно, – отвел глаза Бориславский.

– Но до выяснения всех интересующих вас обстоятельств вы лично могли бы разрешить мне жить в городе на частной квартире?

– Вы же удерете.

– Освободите меня под залог или поручительство.

– Вот что, – подумал Бориславский, – дайте честное слово, что останетесь в черте города.

– Я предпочел бы менее романтические гарантии, – пробормотал Лопатин.

Слово связало бы его. Он никогда не изменял своему правилу: раз дав слово, никогда не бери его назад.

Видимо, и Бориславский за все эти месяцы достаточно изучил своего пленника:

– Ваше слово. Других гарантий я не приму.

– Хорошо, – ответил Лопатин, – я даю вам это слово.

Он вдруг вспомнил, как в окружном суде при нем был разговор о скором отъезде Бориславского из Иркутска. Он давал слово ему, лично полковнику Бориславскому, и мог не считать себя связанным этим словом, когда вместо Бориславского будет другой полицмейстер.

Конечно, желая избежать долговременного обязательства, он прибегал к увертке, к хитрости. Но, как говорят французы: á la guerre comme á la guerre[15].

Он мог смело сказать: эта уловка была ничуть не хуже и не лучше тысячи подобных двусмысленных обязательств, к которым прибегали в разные времена воюющие партии. Они нисколько не подвергали себя этим упреку в бесчестности.

– Я даю вам слово, – повторил Лопатин.

9

Первые дни он упивался свободой. Ходил по иркутским улицам, наслаждаясь самой возможностью ходить по плиточным тротуарам центральных улиц, по мягкой траве, которой поросли улочки и переулки окраин.

Только просидев взаперти несколько месяцев и лишь на куцых тюремных прогулках видя над головой чистое небо (да и то сжатое каменными стенами), человек постигает всю благодать окружающего его зеленого, голубого, пахнущего, лопочущего мира.

Лопатин часами бродил по улицам, а когда уставал, уходил на берег Ангары или устраивался где-нибудь на базаре или на пристани.

Базары в Иркутске на трех площадях: на хлебной, сенной и мелочной. Пристаней тоже три: чайная, рыбная и дровяная. Там с утра до вечера – пестрая, интересная жизнь.

К тому времени, когда судьба забросила Лопатина в Иркутск, он успел прочитать множество научных книг и провести не одну бессонную ночь над разгадкой головоломных проблем. В свои двадцать пять лет он разбирался в экономических учениях лучше, чем многие маститые профессора русских, да и западных университетов. Он слонялся между крестьянскими подводами, забирался на деревянные барки и лодки, прислушивался к спорам торговцев, рыбаков, городских мещанок, и для него беспорядочный гвалт торговых мест звучал членораздельной, увлекательной речью.

Он думал о том, с какой жадностью выслушает Маркс его рассказ о здешней жизни. Ведь то, что увидишь своими глазами и услышишь своими ушами, не заменит никакой письменный отчет, никакая статистическая таблица.

10

Настал, однако, день, когда он не смог прийти с утра ни на площадь, ни на пристань. Вместе с чиновным людом сибирской столицы отправился на службу.

Надо было на что-то жить.