Гибель античного мира

Поэтому почти все императоры считали своим долгом принудить церкви к определению правильной доктрины, а если им это не удавалось, то определяли ее сами, впоследствии подавляя все иные веры в наказуемом порядке. Первый христианский император занял именно такую позицию. «Какая из обязанностей, — писал Константин, — возложенных на мои плечи в силу императорского положения, может быть выше обязанностей рассеивать заблуждения и подавлять необдуманные действия, предлагая всевышнему правдивую религию, благочестивое согласие и верное служение»[42]. В соответствии с этим принципом, когда Никейский собор определил истину, Константин издал уложение о конфискации церквей у всех отступников и запрещении таковым проводить собрания. Единственным императором, отказавшимся вмешиваться в богословские противоречия, был Валентиниан I. «Мне, мирянину, не надлежит, — говорил он, — вмешиваться в такие проблемы. Пусть епископы, чьим делом это является, договариваются сами»[43]. Следствием этого оказалось его терпимое отношение к сектам различного толка (за исключением секты манихеев). Другие императоры, столкнувшись при установлении единодушия с огромными практическими трудностями, кажется, попытались застраховать себя от возможных потерь. Исходя из непримиримого настроя обеих сторон при обсуждении вопроса о монофизитах, Зенон с помощью своего знаменитого «Генотикона» предпринял попытку отменить решения Халкидонского собора, который обострил эту проблему;

Юстиниан в качестве компромиссного решения осудил Три Главы священного писания. Но нет оснований сомневаться, что эти императоры рассматривали предлагаемые ими доктрины как теологически разумные.

Главы церквей и, конечно же, все христиане разделяли взгляды правительства и единодушно поддерживали государство в требовании покончить с еретиками, исключая, несомненно, случаи, когда с точки зрения правительства они сами оказывались еретиками. Анастасий и Гиларий очень много говорили о свободе веры, когда Константин II насаждал арианство, но католики возрадовались, после того как Феодосий I запретил все мнения, кроме их собственного. В период преследования Константином донатисты негодующе спрашивали: «Как должен поступить император с церковью?», но перед этим они справлялись о решении Константина относительно их диспута с католиками. Мартин Турский мужественно держал оппозицию со своими соотечественниками — епископами и императором Магном Максимом, — настаивая на том, что присциллиан, осужденных епископским советом, необходимо отлучить от церкви, но их не следует подвергать светскому суду и смертной казни, а также изгонять. Но в этом его никто не поддержал. Августин сначала выдвинул протест против принятия законов об уголовной наказуемости донатистов, надеясь посредством убеждения наставить их на истинный путь, но вскоре он призвал к вмешательству светскую власть. Сократ не одобрил политику травли ереси Нестория, но, вероятно, он сам был сторонником новшеств, симпатизируя отмечаемой секте. Прокопий в «Тайной Истории» порицает преследование еретиков Юстинианом, но в его глазах все, что делал Юстиниан, было неверным.

Иногда богословы старались информировать общественность о противоречиях путем популярных изложений своих взглядов, представляемых в стихотворной форме, которые предназначались для распевания. Арий сочинил свою «Талию», используя простонародный размер, но, судя по нескольким стихам, дошедшим до нас, он не стремился приспосабливаться к принципу: «Бог поэтому невыразим ни для кого. Он единственный, кто не имеет равных, нет таких, как он, никто не имеет подобной славы. Мы называем его первородным, потому что он порожден природой; мы без конца восславляем его — его, у которого есть начало; мы почитаем его как вечного, его, который родился вовремя».[44] Такие излияния оказывались, как кажется, вполне успешными. По крайней мере простые люди узнавали о действенных аргументах, которые им явно нравились, и заучивали отдельные строфы. В Константинополе во время полемики по арианскому вопросу Григорий Нисский писал: «Если вы попросите сдачу, лавочник расфилософствуется на тему рожденных и нерожденных; если вы захотите узнать цену буханки хлеба, в ответ вы получите: «Отец — самый величественный, Сын же занимает по отношению к нему подчиненное положение», а если вы спросите: «Ванна готова?», слуга согласится, что Сын сотворен из ничего»[45]. Те, которые не понимали сути проблемы, могли изучать призывы. Самый несведущий монофизит знал, что если кричать «Святой, Святой, Святой, Всемогущий Повелитель, который до нас был распят», то таким способом выражалась его собственная вера, а диофизиты доводили до бешенства.