Гнездо синицы

Лес вокруг за два десятка лет заметно состарился, но всё же был легко узнаваем; до цели оставалось около трёхсот метров. Здесь прошло целиком и полностью наше детство. Со временем почти все семьи разъехались отсюда, и на то были весомые причины: о существовании этого дома никакие муниципальные службы не желали знать и уж тем более не стремились брать столь непосильную ношу на баланс. Таким образом, по бумагам нашу покосившуюся двухэтажку с шиферной крышей, а вместе с ней и её обитателей буквально нельзя было отнести ни к селу, ни к городу. Дима же оставался последним жителем дома на окраине провинциального городишки, за исключением пары совсем дряхлых одиноких стариков, неспособных расстаться со своими огородами. Мы официально выросли в доме, которого нет, и всё происходящее с нами вполне этому соответствовало.

Дом разрушался, фундамент плыл[77], протекала крыша, постоянные перебои с отоплением и электричеством, но решать эти проблемы, кроме самих жильцов, было некому. О продаже собственности даже за бесценок речи не шло, люди бежали как есть: собирали вещи, брали под мышки детей и котов и мчались куда глаза глядят. В любую секунду, казалось, рухнут стены.

– Не удивлюсь, если он и вживую-то её не видел, – отмахнулся Егор.

– В смысле? Откуда тогда взяться пряди волос в альбоме?

– А вот эту жуткую штуку держи подальше от меня, – отпрянул брезгливо Павел Игоревич.

– Дай взглянуть! – подскочил Дима, по оттенку опухших глаз можно было догадаться, что он хорошо выпивал.

Дима старался сохранять позитивное отношение к жизни и даже сейчас – порядком потрёпанный ею – продолжал светить серыми зубами. Правда, улыбка его с годами приобрела несколько печальный вид, что на фоне чахнущей листвы и холодного осеннего солнца лишь усиливало удручающий эффект. Главным его пристрастием, помимо алкоголя, с недавнего времени стала какая-то гностическая лабуда; довольно обширная его библиотека нашла пристанище прямо на полу вперемешку с немытой посудой, грязным скарбом и периодически воюющими друг с другом полчищами жуков-кожеедов и мокриц. Он никогда не говорил, к чему это увлечение, но напрямую его никто и не спрашивал. Наугад взявшись за один из дряхлых томов и отряхнув от пыли изъеденный переплёт, можно было запросто наткнуться на полемические сочинения Иринея Лионского[78], Псевдо-Дионисия Ареопагита[79] или на безымянные алхимические трактаты периода раннего Средневековья с их бесконечными эманациями и эонами и нередко вводящими в ступор зарисовками Абраксаса и Баала. Должно быть, достать их было невероятно сложно, что подтверждала его самодовольная ухмылка. Пока ещё[80] Дима работал в местной школе учителем русского и литературы у старших классов, и, как можно было догадаться, большим авторитетом среди учеников не пользовался.

– Мягкие, настоящие, – заключил он как эксперт. – Пусть рассказывает.

– Пусть. Но хоккей определённо всё портит в твоей истории, – не смог не подметить Павел Игоревич.

– Хоккей?

– Как, говоришь, её имя?

– Лиза.

– Без обиняков, я искренне желаю, чтобы ты звучал безупречно, – вынес свой вердикт скрупулёзный психотерапевт. – Лиза эта, бесспорно, прелестна, но хоккей – нет, на замену, только из-за него я лично тебе и не верю. Это раз. А два… ну, послушай себя! Ты же Стужин, чёрт тебя дери! Я-то знаю, что ты не упустишь ни одной девицы с добротной книгой, такой, чтобы свысока окидывала томным взглядом, и чтобы корешок книги украшал не чёрт-те кто, не Ремарк и не Сэлинджер, – тебе подавай Кьеркегора[81], Юнгера[82] – на меньшее наш Стужин не клюнет. Не клюнет же? Нет! Мы все видели аккаунт этой дурёхи, она очень даже миловидна, но, по твоим меркам, напрочь лишена художественного потенциала.

– Это мягко сказано, – добавил от себя Егор.

– И даже «Искусство любить», – продолжил Паша, – на фотосессии топлес у камина с синтетической шкурой белого мишки никоим образом её не спасает, при всём моём уважении к Фромму[83]. Как там подписано: «В дополнительном внимании не нуждаюсь, но подчёркиваю право человека на проявление», так? А следующее фото в балетной пачке: «чёрный леблядь»! Есть, конечно, одна заковырка – фото возле могилы Антонена Арто[84]. Неужели ты наивно полагаешь, что это всего лишь игра с её стороны – акт преодоления своей индивидуальности? Если допустить, что это действительно так, то, чёрт возьми, перед нами самый настоящий тиран! Но… Нет-нет-нет, это, конечно же, не так, мечтатель! Я никогда не поверю, что ты купился на одно-единственное фото. Она не такая на самом деле. Ты и сам прекрасно понимаешь, о чём я. Все эти нарисованные образы. Все они ненастоящие – эти отражения, не только она, – что общего у них может быть с действительностью? Стужин, признавайся, где ты её отрыл?

– Хорош занудствовать, – крикнул откуда-то сбоку Дима. – Это зовётся лёгкой неразборчивостью человека со здоровым желудком. А вообще-то, пока девушки находят смелым выкладывать свои обнажённые снимки, во всей этой виртуальности будет хоть какая-то отрада и смысл.