Годы в Белом доме. Том 2

После начала Ханоем «Пасхального» наступления[122] 30 марта я прервал секретные ближневосточные переговоры с Добрыниным как знак недовольства поставками советского оружия, что сделало возможным осуществить северовьетнамское наступление. Обмены по вопросам Ближнего Востока не возобновлялись вплоть до моего визита в Москву 20–24 апреля для подготовки встречи на высшем уровне. По этому случаю Громыко представил документ по всеобъемлющему урегулированию, которое подразумевало самое жесткое толкование уступок, которые он сделал предыдущей осенью. Он утверждал, что отдельные египетско-израильские переговоры вполне допустимы, но только в том случае, если будут сопровождаться урегулированием «глобальных» проблем. И вновь, что бы ни обещали Советы, это не могло быть реализовано до тех пор, пока каждый пункт всеобщего соглашения, – что Израиль никогда бы не подписал без самого мощного американского нажима, – не будет претворен в жизнь. Громыко продолжал выхолащивать суть вопроса о ранее предложенном выводе советского военного персонала. Во-первых, он не мог быть осуществлен до достижения всеобъемлющего урегулирования (другими словами, после процесса, который, по нашим оценкам, неизбежно был бы таким продолжительным, что соглашение почти теряло смысл). Но даже в таком случае советские войска оставались бы в арабских странах в соотношении к американскому персоналу в Иране. В зависимости от того, как оно рассчитывалось, никакого вывода вообще не могло бы быть.

Громыко затем любезно предложил способ преодоления наших внутренних преград. Он предложил, чтобы мы провели переговоры по соглашению о разъединении вдоль Суэцкого канала, как только он и я одновременно заключим секретную договоренность о взаимопонимании относительно условий всеобъемлющего урегулирования, которая будет обнародована и реализована сразу же после наших президентских выборов 1972 года. Даже при своей легендарной уверенности в самом себе и верности секретности я не считал, что такое может каким-то образом сработать. Это предложение было отвергнуто.

Проклятьем советской дипломатии является ее настойчивый поиск максимальных преимуществ. Подчас постоянное давление разъедает сопротивление; но зачастую оно отдает рикошетом тем, что устраняет любые стимулы к серьезному диалогу. В разгар вьетнамского наступления, подпитанного советским оружием, оказавшись перед лицом уже ставших крупными расколов в стране и в преддверии выборов, ни один президент не смог бы подпасть под искушение принять предложение, которое обрушило бы на нас все тяготы, связанные с навязыванием урегулирования силой союзнику в ответ на какие-то призрачные выгоды. И все это основывалось на ложной оценке нашей стратегии и наших возможностей. Советские руководители действовали так, как будто их присутствие в арабском мире было постоянным, чтобы можно было им манипулировать по воле Кремля. Раньше, 17 марта, я обращал внимание Добрынина на то, что их позиция не была такой блестящей, как он привык описывать ее; нынешняя политика Кремля гарантировала его марионеткам только тупик или фактически поражение в войне. Добрынин ответил, что Москва тоже имела вариант значительного увеличения своего военного присутствия в Египте. Я отнесся к этому скептически: во-первых, я был убежден в том, что Москва не пойдет на то, чтобы бросить свои войска в такую обстановку, которая легко может расшириться до прямой конфронтации с Соединенными Штатами; во-вторых, и, главным образом, потому, что я начал чувствовать, что наша стратегия начинала работать, по крайней мере, в связи с Египтом.

Египет открывает секретный канал для Соединенных Штатов