Годы в Белом доме. Том 2

Каковы бы ни были причины позора Советов, мы были намерены воспользоваться этой возможностью. Прежде всего, мне понадобилось успокаивать Добрынина. 20 июля я сказал ему откровенно, хотя, может, несколько робко, что мы не знаем, что происходит в Египте; для нас все стало неожиданностью, и никто нас заранее ни о чем не предупреждал. Мы готовы продолжать изучение «принципов», обсуждавшихся в Москве. Добрынин, должно быть, воспринял это сугубо как эффект плацебо. В тот день после обеда он принес мне письмо для Никсона от Брежнева. С поразительной наглостью в письме Брежнева утверждалось, что советский уход из Египта представляет собой часть претворения в жизнь предложения о выводе войск, представленного Громыко Никсону в сентябре 1971 года; этакий аванс, так сказать, в ответ на предложение вывести советские войска! Таким образом, как утверждалось, Соединенные Штаты обязаны были сейчас выполнить свою часть сделки, а именно: оказать влияние на Израиль в плане урегулирования, «главным элементом которого должно было бы стать освобождение всех арабских территорий, оккупированных им в 1967 году». Я не видел никакого смысла в дебатировании по поводу этого поразительного требования; я повторил мое предложение изучить московские принципы. Это было самое лучшее для того, чтобы выиграть время и выяснить, что себе думает Каир.

Нам не пришлось долго ждать. В тот же самый день я получил сообщение о том, что глава египетской разведки обратился к нам по секретному каналу. Он подчеркнул, что нам следует серьезно отнестись к приглашению Каира выступить с новыми идеями в качестве первого шага к секретной встрече на высоком уровне. Египтяне, как нам было сказано, особенно заинтересованы в промежуточном соглашении о зоне вдоль Суэцкого канала.

Я по-прежнему не хотел принимать участия в предложении «новых» идей, которые могли только разочаровать Садата и прервать контакт с самого начала. Предпочитал общее исследование, которое давало бы нам возможность определить, что достижимо, прежде чем привязывать нас к какому-то курсу действий. 29 июля, соответственно, я дал ответ Каиру, подтвердив нашу готовность провести конфиденциальные переговоры, которые описал как «потенциально чрезвычайно важные»:

«В связи с египетским заявлением о том, что эти переговоры могут состояться только на основе новых предложений со стороны США, то позиция США такова: на всех предыдущих успешных переговорах, проведенных на уровне Белого дома, стороны, прежде всего, стремились и достигали в предварительных дискуссиях понимания относительно принципов и общего направления соглашения перед началом конкретных переговоров. Новые предложения, которые вели лишь к новому тупику, не будут отвечать целям ни одной из сторон. В силу этого, американская сторона предлагает, чтобы начальные контакты были сосредоточены на детальном обсуждении того, что реально достижимо. В этом суть проблемы и единственное оправдание прямого подключения президента. Если может быть достигнуто детальное соглашение, то могут и возникнуть детальные предложения».

Ничего примечательного не было слышно от Садата в течение августа. Два новых перспективных посредника появились на сцене: один египтянин, утверждавший, что он друг Садата, и европейский бизнесмен, утверждавший о наличии у него контактов в высокопоставленных египетских кругах. Находясь на ранних стадиях установления контактов с другим правительством, я, как правило, был готов изучать множество разнообразных путей и никогда не подрывал доверие к действующему каналу, если он когда-то был установлен. Оба самовыдвинутых посредника по этой причине были вежливо отставлены в сторону. То, что Египет еще не определил свой курс, стало очевидно 22 августа, когда нам было сказано по секретному каналу, что Садат все еще рассматривает свой ответ, но он поступит совсем скоро. Затем нам сообщили, что потребуется еще несколько дней. 4 сентября нас уведомили о том, что Садат принял переговоры в принципе, но попросит дать какие-то «разъяснения» через несколько дней.