Годы в Белом доме. Том 2

В итоге 7 сентября мы получили длинное и чрезвычайно тонкое послание из Каира. Нас информировали о том, что выдворение советских советников было сугубо внутренним решением, принятым не для того, чтобы «вызвать симпатии или антипатии у кого-либо»; другими словами, Египет просил не обращать особого внимания в связи с этим. В послании содержалась жалоба на непропорциональное влияние, которое, как представляется, Израиль имеет на американскую политику; в нем упоминалось разочарование Египта дипломатическими обменами предыдущих лет и готовность Египта возобновить работу Суэцкого канала. Ничто из этого, как было сказано, не выдвигалось в качестве предварительного условия для переговоров.

В этом был весь, как я позднее пойму, классический Садат. Его переговорная тактика состояла в том, чтобы не торговаться по мелочам, а создать атмосферу, которая делала разногласие психологически трудным. Он (подобно Чжоу Эньлаю) делал упор на философском понимании, признавая, что выполнение соглашений между суверенными государствами не может быть достигнуто насильственным путем, оно требует готовности с обеих сторон. Соглашение по концепциям – это нечто более важное, чем по деталям. Я не могу сказать, что полностью разобрался в проницательности Садата в то время. Великие люди встречаются настолько редко, что требуется какое-то время, чтобы к ним привыкнуть.

Я ответил на следующий день, приняв в принципе проведение секретной встречи с Хафизом Исмаилом и пообещав более полный ответ после моего возвращения из Москвы, куда я собирался с очередным визитом. Мой более пространный ответ от 18 сентября вновь обошел стороной специфические вопросы, поднятые Египтом, потому что я хотел оставить их на очную встречу. Я выдвинул некоторые вопросы организационного характера, такие как возможное место проведения секретных переговоров, и закончил ответ общим заявлением о наших намерениях:

«США хотят заверить правительство Египта в своей твердой решимости добиваться прекращения порочного круга насилия на Ближнем Востоке и подчеркнуть, что они придают величайшее значение предстоящим переговорам между представителями двух правительств во имя достижения этой цели».

К тому времени послания стали носить больше, чем просто процедурный характер. К примеру, Египет использовал закрытый канал, чтобы озвучить свое недовольство тоном нашего открытого осуждения террористического нападения на израильских спортсменов на Олимпийских играх; он выразил опасение относительно того, что израильские ответные меры против Ливана могут побудить некоторые другие арабские страны просить Советский Союз оказать военную помощь – интересный признак того, что Садат был фактически против советских военных действий на Ближнем Востоке. 30 сентября мы получили еще одно египетское послание с жалобой на то, что наш призыв к реализму слишком был похож на констатацию позиции Израиля. Нам было сказано, что все, чего хочет Египет, это какие-то заверения относительно того, что мы станем встречаться с «открытыми сердцами». Мне мало что было известно о психологии египтян в то время, чтобы ответить с проявлением аналогичного рода человеческих качеств. Не так поэтично, но я заявил, что мы готовы начать переговоры «в духе открытости, чтобы решить, какую полезную роль (мы) можем сыграть в деле продвижения справедливого урегулирования».

«Эти секретные переговоры предназначены для выработки курса действий, который может привести к выполнению Резолюции Совета Безопасности № 242. Главный вопрос состоит в том, чтобы определить практические меры для достижения этого. Ни в чьих интересах давать пустые обещания. В этом значение понятия реалистичности.

Две стороны, встречаясь в духе доброй воли, должны изучить все возможности в целях начала непрерывного обмена серьезными и открытыми мнениями».