Ни Нгуен Ван Тхиеу – ни я, если на то пошло, – не смогли выйти с убедительной военной стратегией, чтобы изменить основной баланс сил в Индокитае на случай, если переговоры сорвутся. Я носился с идеей двухдневной десантной операции южных вьетнамцев вдоль северовьетнамского побережья, чтобы вытянуть северовьетнамские регулярные подразделения из Южного Вьетнама. Тхиеу проявил слабый интерес, но мы оба признали, что это всего лишь трюк, а не стратегия. Хрустальный шар Тхиеу также не показал никакой ясной альтернативы. Тхиеу считал, что к декабрю 1973 года – через 15 месяцев – «если мы не подпишем ничего… у них будет меньше поставок, меньше людских ресурсов и меньше регулярных войск в декабре 1973 года по сравнению с тем, что они имели в декабре 1971 года или в марте 1972 года». Другими словами, после очередного затяжного периода сражений, предположительно поддержанных непострадавшей американской военно-воздушной мощью, мы можем рассчитывать на баланс сил, аналогичный тому, который приводил только к тупиковым ситуациям в прошлом. Мы не считали, что как наша общественность, так и конгресс спокойно отнесутся к этой перспективе. И я знал, что бюджетная экономия вскоре заставит нас сократить вооруженные силы.
Диалог между Сайгоном и Вашингтоном, таким образом, развивался как греческая трагедия, в которой каждая сторона в погоне за собственными потребностями выдает то, чего она сама больше всего опасается. По сути, обе стороны были правы. Нгуен Ван Тхиеу был патриотом и весьма умным человеком. Он видел свою страну через призму ужасной войны со всей способностью и преданностью делу. Он не заслуживал хулы, которую американские противники войн возлагали на него как на отдушину для выхода разочарования и как оправдание капитуляции, которую они хотели навязать своему правительству. Но возлагаемые на него задачи были диаметрально противоположны нашим.
Он был, с его точки зрения и с нашей, законным главой правительства Южного Вьетнама. Для него принять потенциальную законность тех, кто стремится свергнуть его, означало подорвать психологические основы своего правления. И, тем не менее, их признание в какой-то форме было присуще самому смягченному компромиссному предложению. Внутренние императивы Нгуен Ван Тхиеу диктовали непримиримость. Мы могли бы сохранить поддержку ему только при помощи демонстрации примирения. Нашей целью был почетный мир; мы хотели, если можно так выразиться, пойти на риск ради мира. Но проблемой Нгуен Ван Тхиеу было выживание; он и его народ оказывались брошенными на неопределенное время после нашего ухода. Он не имел права на ошибку.
Предчувствия Нгуен Ван Тхиеу отнюдь не были необоснованными. В ходе удовлетворения требований наших ненасытных противников в СМИ и конгрессе мы уже сократили свои условия до уровня намного ниже того, который считался необходимым для поддержания безопасности Южной Кореи в более благоприятных условиях и через более чем 20 лет после окончания Корейской войны. В то время как 50 тысяч американских войск из боевых подразделений были по-прежнему дислоцированы в Корее, мы предложили вывести
Наш постоянный поиск какой-то компромиссной формулировки высветил культурную пропасть между нами и вьетнамцами, потому что сама концепция компромисса была чужда обеим вьетнамским сторонам.
Мы не могли понять буквально первобытную ненависть, охватившую обе стороны. Они воевали друг с другом целое поколение. Они убивали официальных лиц с обеих сторон, мучили заключенных из числа своих противников. Пропасть недоверия и взаимно нанесенных друг другу страданий невозможно было преодолеть при помощи доброй воли или какого-либо вида компромиссной формулы, к чему склонялись американцы. Каждая вьетнамская сторона видела в урегулировании стартовую точку нового витка борьбы когда-нибудь в не очень отдаленном будущем. Любая выдвинутая мной преднамеренно туманная формулировка проверялась каждой стороной для определения степени возможности принести унижение презираемому противнику. И обе стороны великолепным образом тонко и изобретательно меняли фразеологию, с тем чтобы добиваться таких побед, особенно во вьетнамском языке с его нюансированным скрытым смыслом, который выходил за пределы нашего понимания.