Годы в Белом доме. Том 2

Я пообедал с Банкером. Мы оба были вполне оптимистично настроены, когда отправились в посольство незадолго до двух часов дня, чтобы ждать приглашения в президентский дворец на встречу с южновьетнамским Советом национальной безопасности. Никакого звонка не поступило в назначенный час. Примерно час спустя Хоанг Дык Ня позвонил Банкеру, чтобы сказать, что нам следует подождать; встреча перенесена на 17.00. Нас уведомят, когда Нгуен Ван Тхиеу будет готов. Не было никакого извинения за перенос встречи и никакого объяснения. Ня просто передал его сообщение и повесил трубку; он, должно быть, видел, как это делал Хамфри Богарт в каком-нибудь фильме. В 16.30 – или через два с половиной часа после запланированного времени – автомобильный кортеж Нгуен Ван Тхиеу проехал мимо посольства с громко ревущими сиренами. До 17.30 нам ни слова не сказали из дворца, что дало повод для исторического случая: демонстрация своего характера Банкером. Он попытался связаться с Нгуен Ван Тхиеу по телефону, и ему сказали, что президент на встрече с правительством. Когда он попросил соединить его с Хоанг Дык Ня, ему ответили, что пресс-секретарь покинул здание тоже и находится вне зоны доступа. Через час, или почти пять часов после назначенного времени, Тхиеу позвонил Банкеру, чтобы сказать ему, что он встретится с нами сразу после заседания кабинета министров, которое по-прежнему продолжается. Через еще 45 минут позвонил Ня и сказал, что Тхиеу примет Банкера и меня в 8.00 следующего утра. Когда Банкер возразил, что разница во времени будет означать отсрочку, по меньшей мере, на сутки по времени принятия решения в Вашингтоне, Хоанг Дык Ня просто повесил трубку.

Мы вернулись в резиденцию Банкера. Сидя в его маленькой библиотеке, попытались понять, что происходит. Несомненно, южным вьетнамцам было нужно время для того, чтобы обсудить важные решения. Но их наглая манера поведения вызывала неизбежную конфронтацию. И по поводу чего? Нгуен Ван Тхиеу еще даже не высказал свою позицию; он ограничился только тем, что задал несколько вопросов. Встреча экспертов утром, казалось, прошла нормально. Мы пообещали поднять все затронутые Сайгоном темы в Ханое; мы, конечно, не могли гарантировать результат. Ни Нгуен Ван Тхиеу, ни кто-то из его помощников до сего времени не затронул ни одного вопроса принципиального характера, хотя положения, касающиеся северовьетнамских войск, со всей очевидностью беспокоили их. Какими бы ни были их озабоченности, ни один союзник не имел права относиться таким образом к эмиссару президента Соединенных Штатов Америки. А несправедливость в отношении к Банкеру была громаднейшей. Мы ощутили этот бессильный гнев, так хитро посеянный в иностранцах вьетнамцами. Нгуен Ван Тхиеу, должно быть, чувствовал, что наша стратегия не может быть реализована без него; чем больше его незаменимость становилась нам очевидной, – каким бы смелым ни было поведение, – тем больше он мог унижать Ханой, тем больше мог взывать к вьетнамскому национализму и тем лучше становились бы его переговорные позиции.

Это не было какой-то паранойей с моей стороны; эмоциональное помешательство в президентском дворце быстро дало себя знать. Около 21.00 – или через семь часов после изначально назначенного времени – Нгуен Ван Тхиеу позвонил Банкеру. Почти в истерике, он горько пожаловался на то, что миссия Хэйга три недели назад была проведена для того, чтобы организовать переворот против него; члены моей команды сейчас продолжают эту попытку. Он потребовал, чтобы мы прекратили это. Банкер и я были в числе главных сторонников Нгуен Ван Тхиеу на протяжении ряда лет, отвергавших требование Ханоя и антивоенных агитаторов покончить с сайгонским правительством. Хэйг воевал во Вьетнаме; он был верным поклонником Тхиеу. Это было до ужаса неприятно – быть обвиненным в попытке свергнуть руководителя, ради выживания которого мы проделали нехилую работу. Банкер был в таком негодовании, какое позволяла ему его тонкая натура, опровергая обвинения Нгуен Ван Тхиеу. Но у нас не было времени на негодование. Да и такой возможности у нас особенно и не было, кроме как терпеть, – как правильно посчитал Тхиеу. Мы оказались заложниками графика, который должен был отправить меня в Ханой через трое суток, в то время как наш вьетнамский союзник разваливался эмоционально. Телефонные звонки из дворца не оставляли сомнений в том, что настрой там становился враждебным, и при отсутствии конкретных возражений мы даже не знали, как решать дела или что следовало бы решать. Мы стали надеяться на то, что Ханой превратит вопрос в сугубо теоретический, отказавшись от текстов по Лаосу и Камбодже, которые мы ему передали 20 октября, но я сразу же поставил это под сомнение. Я так доложил в Вашингтон: