Годы в Белом доме. Том 2

Отбросив соображения, связанные с выборами, можно сказать, что Никсон был, конечно, готов закончить войну во Вьетнаме. Но с его умением видеть важные аспекты он понимал, что мир, достигнутый перед выборами, особенно если Нгуен Ван Тхиеу взбунтует, мог бы показаться конъюнктурным и оказаться безрезультатным. «Ястребы» потеряли бы интерес к поддержке урегулирования, а «голуби» получили бы предлог не поддерживать его. Беда в том, что, хотя сделанный Никсоном анализ и был верным, то был Ханой, – а не мы или Нгуен Ван Тхиеу, – кто определял время для конфронтации.

Я сделал все, что мог, хотя нервы были издерганы донельзя. К 23 октября мои коллеги и я находились в движении более двух недель – Париж, Вашингтон, снова Париж, Сайгон, Пномпень и обратно в Вашингтон, редко имея на сон более четырех часов и находясь в перепадах настроения от надежд до разочарования, от восторга до отчаяния. И мы не могли остановиться. Опасность состояла в том, что проект соглашения, так искусно скомпонованный, мог оказаться разрушенным двумя страдающими одной манией вьетнамскими сторонами; Соединенные Штаты была способна сбить с курса их зацикленность на выборах и партийные пристрастия в Вашингтоне. Мы не могли знать, как долго Москва и Пекин будут оставаться спокойными, если мы вернемся к рутине не ведущей ни к чему войны, в которой их союзник оставался под бомбежками и в блокаде после того, как принял условия, которые мы сами выдвинули.

Я попытался все удержать на плаву. Сказал Ханою 23 октября о том, что я возвращаюсь в Вашингтон, но готов встретиться с Ле Дык Тхо для того, чтобы завершить переговоры. 24 октября я настоял на том, чтобы Банкер в Сайгоне был на прямой связи с Нгуен Ван Тхиеу и министром иностранных дел Чан Ван Ламом. Он не должен оставлять ни доли сомнения в том, что мы намерены продвигаться к заключению. Мы могли бы перенести определенное количество «позерства для внутреннего пользования» со стороны Нгуен Ван Тхиеу, но он должен помнить, что его основная поддержка заключается в нашем доверии к нему: «…Неважно, какие уступки он получит в том, что сейчас является по существу весьма работающей формулой, (они, эти уступки) ни в коем случае не станут заменой в случае полного краха американской поддержки…» В тот же самый день Москва направила в некотором роде даже жалобную ноту, предполагающую, что, если я отправлюсь в Ханой, мы по-прежнему были бы в состоянии «завершить все это дело». Это явно было невозможно, пока Сайгон находился в таком расположении духа; но, по крайней мере, она, эта нота, свидетельствовала о том, что северные вьетнамцы и дальше хотели продолжать это дело. Я сказал Добрынину, что мы готовы завершить соглашение, предложение, которое будет иметь силу даже после выборов. Я также проинформировал в Нью-Йорке Хуан Хуа из Китая, напомнив ему о финальной стадии переговоров по шанхайскому коммюнике во время ночного заседания в Ханчжоу. Чжоу Эньлай позволил нам тогда вновь вернуться к тексту коммюнике и тем самым гарантировал его повсеместное принятие в Соединенных Штатах. Если Китай использует свое влияние на Ханой, чтобы мы могли возобновить переговоры с такой же мудростью, результат будет удовлетворяющим всех. 25 октября Пекин прислал сообщение, – явно составленное до того, как он мог получить доклад от Хуан Хуа о разговоре со мной, – побуждающее нас воспользоваться этим «чрезвычайно благоприятным временем, чтобы окончить вьетнамскую войну». Китайцы открыто обвинили Сайгон в создании трудностей, подтвердили их веру в нашу добрую волю – необычный жест, – но спрашивали чисто риторически: «…как можно запретить миру сомневаться?»

Тем временем Ханой отверг мое послание от 23 октября, обвинив нас в том, что мы ведем себя «действительно несерьезно». Тут же была и зловещая приписка: