Годы в Белом доме. Том 2

Как только мы прибыли в Ки-Бискейн, Никсон удалился на свой участок. Оттуда он отправился в Кэмп-Дэвид с Холдеманом и Эрлихманом для формирования его новой администрации. Я видел его только дважды за последующие девять дней, включая заседание 17 ноября, когда встретился с ним накоротке перед отъездом в Париж. Он был очень замкнутым. Мы периодически говорили по телефону. Для других он был полностью недоступен. Руководитель, который только что завоевал 61 процент голосов народа, отрезал себя от собственного народа. В тот момент, когда, выйдя в люди, он мог бы вписать свое имя в сердца Америки, как уже оставил отметину в ее умах, он удалился в уединении даже более глубоком и более труднодоступном, чем в годы борьбы. Изоляция стала почти духовной потребностью этого ушедшего в себя, одинокого и измученного человека, который отстаивал свое одиночество и создал так много собственных мучений. Трудно было избежать впечатления, что Никсон, хорошо переживавший кризисы, также и создавал их.

Со времени секретной поездки в Китай мои собственные отношения с ним стали намного сложнее. До того времени я был по существу безымянным помощником в Белом доме. Имело место некоторое недовольство в отношении независимого положения моих сотрудников, какое-то подозрение в связи с тем, что главным критерием их отбора не было жесткое подчинение. Но это все уравновешивалось осознанием того, что их мастерство давало возможность проводить внешнюю политику из Белого дома. Межведомственный механизм давал Никсону контроль в деле принятия решений, избавляя его от необходимости отдавать приказы напрямую. А мои справочные материалы создавали картину, на которой президент представал в виде хозяина событий, что льстило Никсону с его концепцией о себе любимом и соответствовало в основном реальному положению дел. Его, может быть, и беспокоила моя дружба с теми, кого он называл «джорджтаунской толпой»; его помощники были не в восторге, и не без причин, по поводу того, что некоторые журналисты уделяли больше внимания более привлекательным аспектам внешней политики, при этом обвиняя Никсона в непопулярных действиях. Но к этому относились как к необходимой цене за важные услуги.

После секретной поездки в Китай я стал больше быть на виду, и это по живому ударило Белый дом: связь с общественностью, или пиар. Конечно, любой президент тщательно лелеет собственный имидж; излишняя зацикленность на этом в итоге завела Никсона туда, где он оказался. Ни один глава исполнительной власти не станет по-доброму относиться к своему назначенцу, которого СМИ определили источником всех конструктивных действий. В случае с Никсоном все было осложнено его убежденностью в том, что он столкнулся с извечным заговором старых элит, настроенных против него, и что все внимание СМИ создавалось исключительно средствами пиара, в котором, по необъяснимой причине, его сотрудники были очень неповоротливыми. Отсюда, Никсон стал все больше верить в то, что я без пользы торгуюсь с его врагами в «джорджтаунском наборе», и одновременно использовал мои навыки общения с общественностью, чтобы подправить мой имидж, а не свой собственный. В чем-то он был прав, хотя дела не были в такой степени под моим контролем, как он полагал. В любом случае проблема была не разрешима на тот момент. Поскольку у Никсона не было доверия к Государственному департаменту как к учреждению, он чувствовал себя обязанным доверить проведение переговоров мне. Но начиная с индийско-пакистанского кризиса в 1971 году, пиаровский механизм Белого дома пользовался любой возможностью, чтобы поставить меня на место. А Никсон сам становился все более и более раздражительным. Его телеграммы в мой адрес казались порой написанными больше для истории размежевания, чем для передачи директив, даже в то время (или, возможно, именно поэтому), когда он давал мне все больше полномочий.