Годы в Белом доме. Том 2

При таких для нас малопривлекательных перспективах Ле Дык Тхо встречал меня 20 ноября у дверей резиденции в Жиф-сюр-Иветт. Поскольку о нашей встрече было объявлено 17 ноября, пресса была в полной боевой готовности. Они отслеживали как резиденцию посольства, так и северовьетнамскую территорию. Мне удалось оторваться от преследования с помощью бесстрашного французского мотоциклетного эскорта. (Почему я захотел подвергнуть риску нашу безопасность в маневрах на высоких скоростях, сейчас не могу вспомнить; наверное, ритуал секретных встреч вошел уже в привычку, хотя о них уже стали объявлять заблаговременно.) Все было напрасно. Ле Дык Тхо не делал попыток уйти от преследования, поэтому, когда я прибыл, то обнаружил журналистов и фотографов многих национальностей, собравшихся толпой по другую сторону улицы. Они должны были оставаться все шесть часов, пока шла встреча, и возвращаться на все последующие встречи – еще пять дней в ноябре, 13 дней в декабре и четыре дня в начале января. Дом художника Леже стоял особняком, он был окружен большим садом, закрытым высоким забором. Журналисты соорудили леса через дорогу от дома так, что фотографы могли смотреть вниз через стену на сад и – с надеждой, но напрасной – на собственно и сам дом. Несмотря на холод, дождь и снег парижской зимы, будучи сами свидетелями нарастания во всем мире надежд на нашу борьбу, направленную на прекращение этой ужасной войны, они в одиночестве дежурили, не давая никакой конкретной информации, не имея возможности увидеть больше, чем мои прибытия и убытия, или временами видя Ле Дык Тхо или меня гуляющими по саду во время перерыва. Не было никаких брифингов, несколько фотографий Ле Дык Тхо со мной вместе, поскольку обычно нас встречал у двери кто-то из нижестоящих членов делегации, а обе делегации приезжали и уезжали отдельно.

Для того чтобы снять напряжение, я привез кое-какие подарки для Ле Дык Тхо и Суан Тхюи. Ле Дык Тхо получил несколько иллюстрированных книг из Гарварда, чтобы подготовить его, если он когда-либо примет мое предложение провести курс марксизма-ленинизма там, а также ручку и карандаш, предназначенные для подписания соглашения. Суан Тхюи я подарил книгу с картинками об Америке и стеклянную голову лошади из Стюбена в знак его известной любви к скачкам. Этот жест не смог подсластить пилюлю в нашей встрече. Ле Дык Тхо стартовал долгим рассказом о доброй воле Ханоя и двуличии США, не сумевших придерживаться «глафика». Читая по подготовленному тексту, он предупредил нас о попытках оказания давления на Северный Вьетнам; пожаловался на то, что в то время как Северный Вьетнам был много раз обманут французами, японцами и американцами, он никогда не был обманут так, как это случилось на сей раз. (Это было сказано почти что с восхищением!)

Ответил я правдиво, сказав, что предыдущие четыре года проволочек со стороны Ханоя не подготовили нас к неожиданной готовности Ханоя все уладить в октябре. Я зачитал Ле Дык Тхо многие мои прежние оговорки о том, что соглашение требует согласования как с Вашингтоном, так и с Сайгоном. Я сослался на трудности, вызванные интервью для де Боршгрейва (говоря, как я сказал, «как некто, кто недавно сам стал жертвой интервью»). Настало время думать о будущем и заключить соглашение. Это была пылкая речь, немедленное воздействие которой было усугублено тем, что я тут же выдвинул все 69 правок, запрошенных Сайгоном. Это оказалось крупной тактической ошибкой. Список был таким абсурдным, он настолько выходил за рамки того, что мы говорили как публично, так и в приватном порядке, что это должно было бы усилить намерение Ханоя встать в позу и столкнуть нас с конечными сроками, которые мог бы установить конгресс. Я выдвинул их для того, чтобы избежать обвинения в том, что мы были неразборчивы в отстаивании озабоченностей Сайгона – и облегчить задачу получения согласия от Нгуен Ван Тхиеу. Как всегда случается, когда человек действует для записи в истории, мы не добились ни того ни другого. Поскольку не было никакой возможности заполучить так много правок, – как мы и предупреждали Тхиеу, – любую из них, которую мы не отстояли, он мог использовать для демонстрации нашего недостатка бдительности и как очередной предлог для проявления неуступчивости. И коль скоро мы начали процесс отступления, мы подтолкнули Ханой к затягиванию для того, чтобы посмотреть, какие еще уступки могли бы последовать.

Первая реакция Ле Дык Тхо была предсказуемой. Он заявил, что, если эти правки представляются как ультиматум, война продолжится еще четыре года. Он затем попросил сделать перерыв на ночь для изучения наших предложений. Один день переговоров истек без какого-либо продвижения вообще, а часы стали работать против нас.