Годы в Белом доме. Том 2

Каковыми бы ни были военные факты на самом деле, в Вашингтоне я попал в око циклона, природная стихия которого проистекала не только из ненависти двух Вьетнамов и истерии критиков в нашей стране, но также и из болезненного раскола между Никсоном и мной. Даже до рождественских бомбардировок Белый дом старался изо всех сил дистанцироваться от меня. Я использую слова «Белый дом», потому что сомневаюсь, что Никсон когда-либо отдавал такой приказ открыто. В то же самое время он непременно стал бы терять терпение с помощником, начавшим соперничать с ним за внимание со стороны общественности. В начале декабря журнал «Тайм», действуя из самых благих намерений, добавил к более ранним раздражителям еще один, выбрав Никсона и меня совместным «человеком года». Я узнал об этих намерениях как раз накануне отъезда на декабрьский раунд переговоров. Я сразу же понял, как на это прореагирует мой начальник, в ограниченные способности которого к всепрощению не входило оказаться в тени (а поставить на один уровень в качестве «человека года» его и его помощника было равнозначно этому). После консультации с Роном Циглером, разделявшим мое восприятие возможной реакции, я взывал ко всем в «Тайм» вплоть до главного редактора Хедли Донована с, вероятно, беспрецедентной просьбой снять меня с обложки. Донован положил этому конец, ответив, что, если я не прекращу свои приставания, то из меня сделают «человека года» за мои собственные заслуги.

Задумчивое беспокойство Никсона по отношению к моей новоприобретенной звездности незамедлительно перешло и на его аппарат, горящий желанием поднять ему цену и насладиться представившейся возможностью поставить меня на место после многих лет довольно высокой популярности[156]. А вскоре президентский помощник узнает, что его единственной силой является доверие президента; без него его позиция быстро ослабевает. Появились статьи, когда я собирался отправиться на декабрьский раунд переговоров, и они появлялись во время всего моего пребывания в Париже. Речь шла о том, что мой рейтинг упал и что я теряю влияние. Лоуренс Стерн на этот счет подготовил статью в «Вашингтон пост» 4 декабря. Он процитировал высказывание бывшего помощника из Белого дома: «Если что-либо пойдет не так в Париже, вина за это конкретное урегулирование, при существующем положении вещей, полностью ляжет на Генри. Между Киссинджером и президентом довольно много расхождений по этому соглашению». (Сохранение этой дистанции, несомненно, было главным фактором нежелания Никсона объяснить тупиковую ситуацию на переговорах по национальному телевидению.) В «Детройт фри пресс» 7 декабря появилась аналогичная статья, которая прошла по всем газетам издательского дома «Ньюхаус». Стюарт Элсоп поместил статью на эту тему в журнале «Ньюсуик» 18 декабря. Виктор Зорза и Бернард Гвертцман, два опытных кремленолога, рассуждали о моей неизбежной чистке 20 декабря. В Вашингтоне такие рассуждения имеют тенденции самостоятельно реализовываться на практике. Общей темой всех этих статей было то, что я превысил свои директивы на переговорах в октябре и вышел за пределы благоразумия на пресс-конференции с фразой «мир близок». Никсон обуздал меня; он заставил меня ужесточить наш подход.

Вся эта чушь была хороша до тех пор, пока сбрасывающие ее в прессу гении пиара и связей с общественностью имели причины полагать, что переговоры завершатся успехом и что они, таким образом, будут в состоянии утверждать, что любое улучшение происходило благодаря предпринятым президентом усилиям. Но когда переговоры разладились, они подорвались на собственной петарде. Неизбежно, но Никсона обвинили в непримиримости; меня же ассоциировали с более миролюбивой линией. (Но на самом деле это было не так. В той мере, в какой Никсон касался переговоров, что имело место только во время декабрьского раунда, он постоянно настаивал на проявлении большей уступчивости, чем я полагал благоразумным, особенно в отношении демилитаризованной зоны. В целом же, между нами не было тактических разногласий в период с октября по декабрь.) А когда начались бомбардировки, многие журналисты применили эти самые категории, так усердно поставляемые пиарщиками из Белого дома в предшествующие недели: с Никсоном связывали «жесткую», а со мной «более мягкую» позицию.

Я не давал понять ни одному журналисту, что выступал против решения об использовании бомбардировщиков В-52. Но я мало что предпринимал, чтобы сдержать такие рассуждения, частично в отместку за обвинения прошлых недель, а частично из-за не очень героического стремления отвлечь нападки с моей персоны. Кое-кто из журналистов по ошибке, возможно, принял мою истинную депрессию по поводу явного краха мирных усилий за разногласие нравственного характера. Хотя было много поводов для провокаций и хотя я действовал путем бездействия, а частично из-за эмоционального истощения, это был один из случаев моей государственной службы, которым я не очень-то горжусь.