Итак, 8 января Ле Дык Тхо и я встретились вновь в доме в Жиф-сюр-Иветт ради того, что станет, как мы оба пообещали, последним раундом переговоров. Вездесущие журналисты взгромоздились на свои импровизированные насесты, и была какая-то путаница между внешним проявлением и реальностью. В декабре, когда он тянул резину, Ле Дык Тхо был нарочито сердечным со мной для внешнего мира, будучи несносным за столом переговоров. Сейчас, для демонстрации средствам массовой информации гнева по поводу бомбардировок, он избегал вообще любых прилюдных рукопожатий со мной. На самом деле ни один вьетнамец не вышел встречать меня к двери. Все это вызвало много ничем не обоснованных самодовольных материалов СМИ относительно прохладной атмосферы после наших бомбардировок. На самом деле отношения внутри, вне поля зрения прессы, были довольно теплыми. Все северные вьетнамцы выстроились для того, чтобы поздороваться с нами. Ле Дык Тхо был оживленным и деловым в первый день, увеличивая свою сердечность по мере нашего продвижения к соглашению.
Встреча в первый день, продлившаяся четыре с половиной часа, была безрезультатной. Ле Дык Тхо осудил наши бомбардировки по стандартным критериям и чисто формально; его тон был намного мягче, чем его заявление в аэропорту. После моей короткой отповеди мы приступили к обменам процедурного характера по вопросам, которые оставались неурегулированными. Мы в итоге договорились, что в их числе демилитаризованная зона и форма подписания, которая была осложнена необходимостью избежать того, чтобы ставить Сайгон в положение, требующее признания южновьетнамских коммунистов. Обе стороны подтвердили свои предложения, и мы объявили перерыв. Хотя явно пока еще не готовый показать, насколько далеко он готов продвинуться, Ле Дык Тхо стремился показать свое намерение проявлять гибкость. Когда встреча прервалась, он подчеркнул, что примет во внимание наши требования, когда будет выступать на следующий день, – это было что-то такое, чего мы никогда до этого не слыхивали. (Во время перерыва на второй завтрак он отвел меня в сторону и подчеркнул вновь, что у него есть трудности с коллегами в политбюро, считавшими его слишком податливым. Если это было так, то это выходило за пределы моего представления о том, каковы могут быть его придерживающиеся жесткой линии коллеги.) Я осторожно доложил президенту:
«Невозможно прийти к однозначному заключению после этой встречи. В действительности им невозможно идти на уступки по тем или иным вопросам в первый же день за столом переговоров после интенсивных бомбардировок В-52-ми. Таким образом, они могли бы следовать главной методике переговоров технических экспертов, согласно которой они мало что уступили в первый день. С другой стороны, также вполне возможно, что они вновь станут тянуть резину с нами, как они это делали в декабре. При таком предположении прогресс на этой прошедшей неделе на технических переговорах стал бы их способом устранения уязвимости их позиции в пропагандистском плане относительно механизма международного контроля. Мы встречаемся завтра снова в 10.00 утра и должны бы получить более ясные свидетельства их намерений на этом заседании».
Прорыв наступил на втором заседании 9 января. Как и в декабре, встречи теперь проходили поочередно между вьетнамским и американским местом. Полковник Гуэй нашел особняк американского бизнесмена, расположенный на поле для гольфа в Сен-Ном-ла-Бретеш, недалеко от Версаля. Там, в окружении зелени, где мы могли бродить в относительном спокойствии во время перерывов, стало очень быстро очевидно, что Ле Дык Тхо приехал для достижения урегулирования. Он предложил, чтобы Нгуен Ко Тхать и Салливан были уполномочены провести полномасштабную работу по протоколам и не участвовали в наших основных переговорах. Я согласился. Затем он сказал: