Голос блокадного Ленинграда

1956–1963

«Я иду по местам боев…»

Я иду по местам боев.
Я по улице нашей иду.
Здесь оставлено сердце мое
в том свирепо-великом году.

Здесь мы жили тогда с тобой.
Был наш дом не домом, а дотом,
окна комнаты угловой —
амбразурами пулеметам.
И все то, что было вокруг —
огнь и лед
          и шаткая кровля,—
было нашей любовью, друг,
нашей гибелью, жизнью, кровью.

В том году,
           в том бреду,
                       в том чаду,
в том, уже первобытном, льду,
я тебя, мое сердце, найду,
может быть, себе на беду.
Но такое,
         в том льду,
                    в том огне,
ты всего мне сейчас нужней.
Чтоб сгорала мгновенно ложь —
вдруг осмелится подойти,—
чтобы трусость бросало в дрожь,
в леденящую — не пройдешь! —
если встанет вдруг на пути.
Чтобы лести сказать: не лги!
Чтоб хуле сказать: не твое!
Друг, я слышу твои шаги
рядом, здесь, на местах боев.
Друг мой,
         сердце мое, оглянись:
мы с тобой идем не одни.
Да, идет по местам боев
поколенье твое и мое,
и еще неизвестные нам —
все пройдут по тем же местам,
так же помня, что было тут,
с той железной молитвой пройдут…

1964

Из цикла «Анне Ахматовой»

1 …Она дарить любила…

…Она дарить любила.
                     Всем. И — разное.
Надбитые флаконы и картинки,
и жизнь свою, надменную, прекрасную,
до самой той, горючей той кровинки.
Всю — без запинки.
Всю — без заминки.

…Что же мне подарила она?
                Свою нерекламную твердость.
Окаяннеишую свою,
                молчаливую гордость.
Волю — не обижаться на тех,
                кто желает обидеть.
Волю — видеть до рези в глазах,
                и все-таки видеть.
Волю — тихо, своею рукой задушить
                подступившее к сердцу отчаянье.
Волю — к чистому, звонкому слову.
                И грозную волю — к молчанию.

1970

2 АННА АХМАТОВА В 1941 ГОДУ В ЛЕНИНГРАДЕ

У Фонтанного дома, у Фонтанного дома,
у подъездов, глухо запахнутых,
у резных чугунных ворот
гражданка Анна Андреевна Ахматова,
поэт Анна Ахматова
на дежурство ночью встает.

На левом бедре ее
                 тяжелеет, обвиснув, противогаз,
а по правую руку, как всегда, налегке,
в покрывале одном,
                  приоткинутом
                              над сиянием глаз,
гостья милая — Муза
                   с легкою дудочкою в руке.

А напротив, через Фонтанку,—
                            немые сплошные дома,
окна в белых крестах. А за ними ни искры,
                                         ни зги.
И мерцает на стеклах
                    жемчужно-прозрачная тьма.
И на подступах ближних отброшены
                                снова враги.

О, кого ты, кого, супостат, захотел
                                   превозмочь?
Или Анну Ахматову,
                  вставшую у  Фонтанного дома,
                         от  Армии  невдалеке?
Или стражу ее, ленинградскую белую ночь?
Или Музу ее со смертельным оружьем,
              с легкой дудочкой в легкой руке?

1970–1971

Ответ