Голос моря

Вымешивание глины ночью. Тихо-тихо, с помощью вопросов, состоящих из одиночных слов и длинных пауз, Аяана интересовалась у собеседника, почему мир таков, каков он есть. Лай Цзинь отвечал, что не может сказать, но может вернуться к основам: земле, воде, огню и тишине. А также к прикосновениям. Прикосновение являлось непременным условием.

На следующий день гончар высыпал все осколки и под пристальным взглядом гостьи начал брать каждый из фрагментов разбитой вазы один за другим, то касаясь пальцем краев, то сдувая крошки, выкладывая на отдельный прямоугольный поднос. Затем достал из шкафа необходимые для восстановления инструменты, чтобы обломки вновь могли обрести целостность и смысл. Аяана наблюдала за лицом, за телом мастера. Наконец он поднял голову, посмотрел на девушку в ответ и улыбнулся. Она выдохнула.

Назавтра она проснулась еще до рассвета, чтобы прогуляться к морю. Там она по пояс вошла в холодные, обжигающие волны – максимум, который могла выдержать в ледяной воде, – и вознесла молитву Богу, который отхлынул из ее жизни после отъезда с Пате, о том, что Мухиддин был частью ее сердца, души, дыхания, что море и высшие силы должны вернуть его, и установила крайний срок. Прилив накатывал, атакуя просительницу плавучими обломками деревьев, заставляя ее выбраться на берег и отправиться назад к маяку.

Аяана взяла в обыкновение устраиваться на скамье между ног Лай Цзиня, прижимаясь спиной к его груди и оборачиваясь время от времени, чтобы ощутить на щеке его теплое дыхание, возраставшее напряжение и желание, сдержанное вожделение, кожа к коже, и стремление к воссоединению. Гончар создавал сосуд, нагибаясь к девушке, касаясь губами ее шеи под ухом. Тихие дни. Немногочисленные слова.

Лай Цзинь привык прислушиваться в ожидании звука шагов Аяаны, предвкушая целеустремленность, с которой она бросалась в его объятия, с которой она бросалась в омут нового дня. Судьба. Каковы были отношения с судьбой? Имя девушки, властное, как предназначение, солью чувствовалось на языке. Хаяан. Она была здесь.

Сама она взирала на странность своей жизни, будто сторонний наблюдатель, размышляя, что бы произошло, если бы турист из Китая не вручил девочке с далекого острова сухой розовый лепесток?

Прозрачный лак. Золотой лист. Обломки вазы, когда-то имевшей форму слезы.

– Ты сможешь собрать всё воедино? – прошептала Аяана.

– Я попытаюсь.

– Сосуд будет нести на себе шрамы.

– Да.

– И уже никогда не станет таким, как раньше.

– Он станет иным, станет чем-то большим.

– Но не таким, как раньше.

– Верно.

Лай Цзинь поднес тонкую кисточку с лаком к керамическому обломку, держа палитру в левой руке. Точные, осторожные движения. Аяана сидела рядом, поджав под себя ноги, и наблюдала, представляя, как внутрь вливаются морские волны.

Мухиддин.

Отец.

Его отсутствие резало больнее всего.

– Ni shi shei? – плакал океан.

Ответ колыхался вне пределов слышимости.

Вечером они сидели вдвоем на каменной скамье под вековым деревом. В небе плыли облака. Далекий залив скрывался за пеленой тумана. Аяана положила голову на плечо Лай Цзиню, сдаваясь на волю неизвестности, не прося ничего, кроме настоящего момента. На ужин были жареные устрицы с рисом и сушеными водорослями, дополнением служила растворимая лапша. Пара обсуждала знакомые миры и прочитанные книги, море и сложные случаи навигации. Разговор затянулся до самого рассвета, когда оба наконец вспомнили, что должны отдохнуть.

Позднее Аяана побрела к душу, под которым стоял Лай Цзинь, и после наблюдения за стекавшими по его телу каплями сказала, что он похудел, и спросила, вспоминает ли он тот знаменательный шторм.

– Каждый день, – откликнулся бывший капитан.

– Я хочу попробовать на вкус воду на твоих губах, на твоих глазах, на твоих шрамах.

– Ты останешься в Китае? – спросил он.

Но у Аяаны не нашлось ответа, поэтому она продолжила молча наблюдать, как Лай Цзинь, возбужденный, восставший, выключает душ, как сушит волосы, как оборачивает полотенце вокруг бедер. Она наблюдала и ждала, а когда снова услышала вопрос, останется ли в Китае, призналась:

– Я не знаю.

– Иди сюда.

Робкие шаги к ждавшему мужчине.

Изгнание демонов, экзорцизм. Очищение сердца и кожи от пятен и стыда, одно за другим, по отдельности. Так Аяана могла решить, какие из них сделать частью иных версий себя.

Лай Цзинь проснулся и спросил, останется ли она. Не ради него, но ради моря. Он уже привык к беспокойному сну девушки и привлек ее к себе, чтобы поделиться призраками. А затем сказал, что ее светло-карие глаза служили для него целой галактикой.

Аяана вспомнила, что мать уже отняла ее Орион. Но Лай Цзинь дал другое имя – «Хаяан», которое останется навсегда и всегда будет нести в себе частичку моря.