Голос моря

Девушка вслушивалась в тихие слова мужчины, впитывала их, сохраняла на полках памяти, чтобы извлекать драгоценные секунды потом. А когда его нежные пальцы скользнули по телу, растворилась и уплыла, грезя, что он все еще здесь, присматривает. Лай Цзинь касался Аяаны, ее мерцающих в рассветных лучах обнаженных форм, завороженный загадкой женских изгибов и тем, как свет ласкает их, как отвечает на это зрелище жаждущая плоть.

Аяана посмотрела из-под полуприкрытых век и печально прошептала:

– Я не вижу, кто я такая.

– Со мной? – расстроился Лай Цзинь.

– С этой нацией, – тут же возразила девушка, поворачиваясь, чтобы обхватить его лицо ладонями, чтобы притянуть его к себе. – Я не могу быть их Потомком. – И она прижалась лбом к его лбу.

Они покинули пространство неоформленных грез, перестали звучать в унисон.

– Ты уедешь, – с горечью констатировал Лай Цзинь очевидное.

«Отречение, – подумала Аяана. – Это слово кажется подходящим». Однако сама мысль о прощании ножом полоснула по сердцу, вырвала отчаянный всхлип, смешанный с надеждой, что он возразит, что попросит остаться. Но он промолчал, как и сама девушка, лишь провел кончиком языка по ее соленому лицу.

– Слезы?

Безмолвные утренние тени.

Полосы на двух сплетенных телах.

Сложенное расписание говорило, что последний поезд до Сямыня в понедельник отходил в восемь тридцать семь вечера. Лай Цзинь проводил Аяану до станции в Ханчжоу. Между ними воцарилась неловкость после спора накануне – не из-за желания, которое толкнуло их в объятия друг друга, а из-за смысла слов. Страх замаскировался под раздражение. Обретший утешение в глине гончар не ожидал, что испытает такой ужас при новости об отъезде Аяаны, и взорвался, не желая отпускать ее, зарываясь пальцами в ее волосы:

– Что тебе нужно?

– Откуда мне знать? – возмутилась она с болью в голосе.

Они удалились в свои пещеры молчания, пока не оказались вновь рядом, брошенные огненными течениями в объятия друг друга, торопливо, губы к губам, лишая слов, лишая дыхания. И опять тишина распространила внутри свои щупальца, извиваясь, паря, покачиваясь, утягивая вниз.

Воробьи наблюдали за ними с карниза, воркуя, прислушиваясь.

Чувствуя, как тонет, как меняется безвозвратно, как сдается, Аяана забилась, извернулась, вырвалась на поверхность, стремясь сбежать от мужчины, и оказалась за порогом, где взглянула на вечернее небо, вдохнула прохладный воздух и наконец обернулась к маяку. Из окна печально смотрел Лай Цзинь. Она уставилась в его глаза, вкладывая все, что хотела сказать: «Откуда мне знать?»

Он целовал ее снова и снова, уже не спрашивая, вернется ли она.

Последний поезд в южном направлении на сегодня. Уже восемь часов пятнадцать минут вечера. Двое бок о бок сидели на стальной скамье, наблюдая за спешащими мимо людьми.

– Хаяан… – неловко произнес Лай Цзинь, а когда девушка повернулась, откашлялся и продолжил: – Твоя подруга с корабля, Делакша…

– Да? – улыбнулась она.

Следующие слова поглотил шум приближающегося поезда.

– Сколько времени? – прокричал Лай Цзинь удивленно, затем подскочил, аккуратно надел рюкзак на плечи следящей за остановкой вагонов Аяаны, схватил ее за руки и сказал на ухо: – Я отправлю отреставрированные вазы почтой. – Затем обхватил ее лицо ладонями и повернул к себе, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих. Она зажмурилась. – Посмотри, осенние воробьи.

Девушка открыла глаза, ощутив легкое касание губ, которое могло значить все и ничего.

Они дождались, пока большинство пассажиров сядут на поезд. Отзвучало несколько объявлений. Тогда Аяана поцеловала обожженное лицо Лай Цзиня, провела пальцами по его щеке, затем торопливо шагнула к вагону, споткнувшись о ступеньку, пока поднималась.

Мужчина проследил, как девушка исчезает в поезде, услышал гудок и ссутулился, но спустя полминуты расправил плечи и глубоко вдохнул ночные запахи соли, моря и – только сегодня – дикой розы. Потом развернулся и медленно зашагал прочь, в обратное путешествие к своему убежищу.

Когда Лай Цзинь вернулся, то обнаружил среди сложенной одежды каллиграфию басмалы, выведенную черным на белом листе, словно запечатленный в полете воробей, хотя и не подозревал, когда Аяана успела это сделать.

87

Бессонница. Тронутые золотом предрассветные часы, когда в городе было почти тихо. Аяана наблюдала за небом, пока кружилась в водовороте жизненных течений, которые сошлись в одной точке: отсутствие, желание, выбор, уверенность. Вскоре она открыла чемодан, где хранила памятные безделушки: теперь молчащие часы Мухиддина, пожелтевшую часть карты, украденную из его сундука, подаренные матерью благовония, вдохнувшие в комнату жизнь, и репродукцию картины Чжао Уцзи. Девушка притянула колени к груди и уставилась на сокровища так, словно они могли указать путь.