Голос моря

В самый глухой час ночи во входную дверь кто-то решительно постучал. Мухиддин, безуспешно пытавшийся заснуть, выбрался из постели, закутался в бледно-голубой платок кикои и спустился по лестнице. Пересек внутренний дворик, вошел в вестибюль и направился к двери, в которую уже не просто стучали, а колотили изо всех сил, после чего отодвинул засов, выглянул наружу и отворил деревянную створку.

От Муниры исходили волны усталости и страха. Опухшие глаза Аяаны впились в лицо Мухиддина, пытаясь что-то отыскать. Он вздрогнул от неприкрытого горя в этом открытом детском взгляде, в котором отражалась чистая душа, и понял его значение. Опустился на колени, чтобы оказаться на одном уровне с девочкой, и тихо произнес:

– Нет, Абира. Никогда. – Губы Аяаны задрожали, по щеке поползла слеза. Тогда Мухиддин погладил по волосам малышку и добавил: – Чтобы отец вышвырнул дочь? Нет, никогда.

Слезы тут же прекратили течь. Девочка всхлипнула напоследок, наклонилась вперед, прикасаясь лбом ко лбу Мухиддина, и серьезно спросила:

– Никогда-никогда?

– Никогда.

– Точно?

– Точно.

– Обещаешь? – Аяана привстала на цыпочки, напоминая птичку, готовую сорваться в полет. Мухиддин несколько секунд колебался, но все же кивнул. Тогда малышка закусила губу, пристально посмотрела в глаза собеседника. – Ты теперь мой?

Он заморгал. К горлу подкатил ком, не позволяя вдохнуть, отчего закружилась голова. Взгляд Аяаны требовал ответа. Мухиддин ощутил панику, а затем искру восторга от понимания, что кто-то наконец видит тебя, по-настоящему видит. Решив сосредоточиться именно на этом мгновении, а не на возможных последствиях будущего, он молча кивнул, утратив дар речи. Девочка провела ладошкой по лицу мужчины, нахмуренная, глаза в глаза, и дотронулась пальцами до его горла, чтобы ощутить вибрации в словах в подтверждение их правдивости.

– Да, – сказал Мухиддин, подкрепив обещание еще одним кивком.

Аяана повторила жест, а потом скользнула за стол, чтобы завершить незаконченную каллиграфию.

Мунира переминалась с ноги на ногу, не зная, с чего начать. Она махнула в сторону дочери и пояснила:

– Она отказывалась есть. – Не получив ответа, женщина добавила с дрожью в голосе: – И скучала по тебе. – Мухиддин снова промолчал. Тогда собеседница склонила голову и тихо призналась: – И со мной не разговаривала. – После паузы Мунира спросила, подходя ближе: – Что теперь делать?

Он расслышал в хриплом голосе нерешительность. Увидел в прямом взгляде матери девочки мольбу. Почувствовал запах духов. Но, не доверяя этой новообретенной кротости, подозрительно сощурился.

– Прости меня. Я была неправа, – вздохнула Мунира. Мухиддин молча рассматривал ее. Тогда она спросила: – Как это произошло? – Он не ответил, не сводя с собеседницы взгляда. Она уточнила: – Ты… Она? – Тишина. И потом взмолилась: – Исправь это.

Мухиддин засмеялся.

Он смеялся над собой. Над Мунирой. Смеялся так, что слезы потекли из глаз.

Тогда взволнованная мать нерешительно поинтересовалась:

– Что будет делать дочка, когда ты ее покинешь? – Когда Мухиддин снова не ответил, лишь хмыкнул, она отвела взгляд и спросила: – Можно мне сесть?

И рухнула на стул, над которым нависала заставленная книгами полка. Мунира уставилась на готовые вот-вот свалиться тяжелые тома, на ее лице читались недоумение и усталость. Мухиддин сел напротив на старое кресло с торчавшей наружу обивкой и принялся наблюдать за гостьей, воплощавшей сокрушенную гордость – остатки привилегированной юности. Вид отчасти согрел душу бывшему рыбаку, когда-то презиравшему напыщенных богатеев. Тени, подчеркивавшие заостренные черты женщины, напоминали изрезанные пейзажи острова, а исходившее от нее чувство застарелого одиночества смешивалось с ароматом ночного жасмина. Мунира сидела, обхватив себя за плечи, в этой комнате, наполненной безделушками со всего мира, сваленным бессистемно, подобно ненужным воспоминаниям. Взгляд Мухиддина не пропускал ничего, отмечая и запечатлевая, как фотокамера, мельчайшие детали поведения гостьи. Вот он наклонился вперед, чтобы увидеть ее с другого ракурса, под другим углом. Стала заметна щель между передними зубами, и хозяина дома накрыло внезапной лавиной, будто обрушив на него обломки чужой жизни.

– Ты выбрал нас, – сказала Мунира, делая упор на слове «нас». – Выбрал нас и теперь можешь потерять свое честное имя и положение в обществе. – Она с сарказмом выделила «общество», а заметив, как скривились губы собеседника в попытке сдержать смех, вызывающе спросила: – Тебе на это наплевать?

Мухиддин наконец расплылся в улыбке. Раньше ему и в голову не приходило волноваться насчет мнения «общества».

– Ты считаешь нас с дочерью забавными? – ощетинилась Мунира, неверно истолковав веселье мужчины.