– Скажи Всемогущему, что убивать людей плохо.
– Обязательно, – с трудом выдавил Мухиддин, затем откашлялся и очень мягко поинтересовался: – Что это был за мужчина, Абира?
– Ну этот, – Аяана взмахнула руками в воздухе. – Чужак. Фазул ва Мисри. – Заметив, как вздрогнул Мухиддин, она потупилась: – Всемогущий на меня сердится?
– На тебя – никогда, – заверил он, роясь на полках среди книг. Потом полез в шкаф и достал оттуда дубинку, взял трость со скрытым клинком. – Его гнев направлен только на Фазула. – Поставив черную
Аяана нерешительно подняла глаза от пола и приоткрыла рот, будто собираясь что-то сказать, но промолчала.
– Что? – спросил Мухиддин.
– Всемогущий – твой друг? – дрожащим голосом решилась убедиться она.
– Да.
– А Фазул?
– Нет! – прорычал Мухиддин.
Аяана кивнула, облегченно выдохнула и наконец улыбнулась, по-настоящему улыбнулась.
Поздним вечером в мае 1998 года один из портных острова Пате возвращался домой из мастерской со швейной машинкой «Зингер» на плече, когда ему встретилась группа из семерых местных рыбаков, которые спешили куда-то с решительными выражениями на лицах, сохраняя полное молчание. Хотя это показалось странным, он не придал происшествию особого значения. Однако через два дня по острову пронеслась новость: Фазул из Египта исчез в неизвестном направлении, ни с кем не попрощавшись, даже с любимой женой и игроками ненаглядной футбольной команды. Во время последовавших спустя пару месяцев допросов бедная женщина рассказала, что муж однажды просто ушел вечером, чтобы с кем-то встретиться, но так и не вернулся.
Мухиддин пытался отогнать сомнения. Костяшки на его правой руке болели, кожа на них и на скуле была содрана в кровь. Он находился в плохом настроении из-за ссоры с Мунирой, в которой проиграл задолго до начала. Сейчас он периодически ворчал, шагая по комнате из угла в угол, пока Аяана, одетая в красное платье, усердно переписывала таблицу умножения на семь.
В то памятное утро Мухиддин отнес девочку домой, уложил в ее постель, а сам вернулся в гостиную, сгорбился за столом и поведал обо всем Мунире, которая села напротив.
– Прости, что не заметил признаков раньше. Иначе обязательно вмешался бы.
С лица матери Аяаны соскользнула маска деланого спокойствия, открыв взгляду неприкрытую и обжигающую ярость львицы, которая готова была в любой момент зарычать. Однако женщина быстро взяла себя в руки и принялась молча слушать рассказ Мухиддина, неестественно высоко держа голову и лишь изредка сжимая край похожего на кимоно халата – единственное, что выдавало истинные эмоции. Но вскоре сдержанность опять сменилась гневным всплеском, а с губ сорвался животный рык, когда Мухиддин повторил слова Аяаны. Завершив повествование, он ссутулился. Горло болело. Голос звучал хрипло.
– Неужели Господь Всемогущий превратился в мясника, только и желающего привести весь мир на бойню? – загнанно воскликнула Мунира, обхватила ладонями руки Мухиддина и посмотрела на него печальными глазами. Он не мог отвести взгляд. – Спасибо. Снова, – уже тише произнесла она и закашлялась, а затем решительно вытерла слезы белым платком и занялась ранами мужчины.
Мунира потянулась одной рукой за емкостью с розовой водой, пока другой развернула к себе сбитые в кровь костяшки, потом полила их ароматной жидкостью и нанесла бальзам из семян тмина.
– У тебя синяк под глазом, – тихо заметила Мунира.
– Противнику досталось сильнее, – пробормотал Мухиддин.
Пока целительница наносила бальзамы, неловкое молчание нарушало только легкое похрапывание Аяаны. Вскоре Мунира сделала чай из розовых бутонов с корицей и подала маленькие булочки с кокосом. Ее выпечка сильно отличалась от того, что пробовал Мухиддин.
– Что мне теперь делать? – спросила его несчастная мать. Они оба уставились на море, которое сверкало в лучах утреннего солнца, и наслаждались едой в тишине, избегая ответов. – Неужели мир всегда теперь будет таким? – На глазах Муниры блеснули слезы.
После продолжительного молчания Мухиддин рассказал ей о том, что повидал раньше. Взгляд его устремился внутрь, в прошлое.
В 1985 году, за две недели до Рамадана, неугомонного странника занесло в Мисурату, в Ливии. Он шел по улице Триполи в сторону морского побережья, туда, где стоял его корабль, пока не услышал из бокового тупика голос, звучавший грубо и несший в себе бесчестие: «Эй ты, черный ублюдок! Вы, уродливые негры, навсегда останетесь рабами».
Мунира внимательно слушала.
– Это был голос самого дьявола, который винил своих жертв в том, что они осмеливались существовать. Человечность – редкий дар, который не всем достается поровну. – Мухиддин потянул мокрую от пота голубую рубаху, отлепляя ее от тела, и хрипло откликнулся на невысказанный вопрос: – Но разве мы также не являемся мужчинами? Разве не должны заботиться о чести?
Он принялся сжимать и разжимать кулаки.