Голос моря

Когда закат пролил оранжевые лучи на землю, Зирьяб все еще ждал приговора, сидя возле заветного входа терпеливо, словно Будда, не отрывая взгляда от закрытой деревянной створки. Корзинка с дарами стояла рядом. Время от времени Аяана выглядывала наружу через окно и показывала отвергнутому мужчине язык.

– Хватит унижаться, дурак, – прошипела Зирьябу Би Амина Махмуд, мать Сулеймана, которая шла мимо на рынок за продуктами и тканями, а не получив ответа, презрительно добавила: – Зачем вымаливать то, что предлагается задаром? Повзрослей уже!

Сын Мухиддина продолжал прислушиваться к умиротворяющему плеску волн, к той волшебной тишине, что составляла основу острова Пате, и к шелесту листьев, а также всей грудью вдыхать упоительные ароматы розмарина, мяты, укропа и шалфея. Ближе к полуночи Мунира вышла на крыльцо и вынесла недавнему больному стакан кокосовой воды с легким запахом роз.

Зирьяб принял напиток, обхватив обеими ладонями руку женщины, и начал было:

– Извини меня. Я позавидовал…

Но она высвободилась и резко бросила:

– Я принимаю твои извинения. А теперь уходи.

– Пожалуйста, возьми эту корзину. – Вскочив, Зирьяб поморщился от боли в затекших ногах. – Здесь… – Мунира отвернулась. Тогда он крикнул: – Тогда стань моей женой!

Она поспешно скрылась в доме и снова хлопнула дверью.

Потягивая напиток, мужчина думал: «Прекраснейшая из прекрасных, моя парящая в вышине Хума[11]».

Несколько недель спустя Мунира самым любезным тоном заявила Зирьябу, который следовал за ней по пятам в торговых рядах, где она выбирала рыбу:

– Ты самый настоящий упрямый осел. – А потом добавила: – Твои уши напоминают мне жабры акулы, а еще ты грубый, худой, невежественный, к тому же кусаешь ногти и жуешь жвачку, как корова.

Зирьяб с готовностью согласился и сообщил другие свои недостатки, о которых будущая жена пока не знала: громоподобный храп, слюнотечение во сне, а также неудачные попытки стать рыбаком в надежде оставить позади должность бухгалтера. Однако до сих пор ему попадался совсем жалкий улов, да и тот сын моряка выпускал в море, не в силах смотреть в беспомощные глаза и слушать молчаливые крики добычи. Все это он выпалил на одном дыхании, а потом назвал Муниру своей парящей Хумой.

Она остановилась, не донеся руку до выбранной рыбы, метнула взгляд-копье в преследователя и выпалила:

– Теперь ты решил лишить нас с дочерью ужина! – И бросилась прочь.

Зирьяб повесил голову, не зная, смеяться ему или плакать. И вместо этого густо покраснел.

На следующий день он явился к дому Муниры с коробкой рыбы, извинился за все обидные слова и заявил, что собственноручно и с удовольствием положил конец страданиям улова.

– Ты убил этих беспомощных созданий? Чем они-то перед тобой провинились? – разъяренно прошипела женщина и захлопнула дверь.

Зирьяб остался стоять на крыльце с выпученными глазами и разинутым ртом, совсем как рыба в протекающей коробке. Затем закрыл картонные клапаны и побрел домой.

Однако не сдался и продолжил забрасывать неприступную Муниру дарами моря, песнями и стихами о любви, заимствуя стиль по очереди из индийских, турецких и египетских фильмов. А однажды даже нанял недорогих музыкантов, чтобы исполнить песни, две из которых сын Мухиддина написал собственноручно в манере Тагора. В этих скверно срифмованных опусах Зирьяб сравнивал Муниру с цветками гибискуса.

Когда шел дождь, он появлялся рядом с любимой и раскрывал над ней зонтик. Когда она шла за покупками, помогал донести тяжелые свертки домой. Когда она отправлялась к клиенткам, ждал на пороге, вдыхая запах разнообразных благовоний.

В тишине ночи Мунира размышляла об этом негаданном повороте событий: оказаться желанной, натыкаться постоянно на того, в чьих глазах даже ее оскорбления выглядели бесценным даром. Она пыталась скрываться от Зирьяба, но истосковавшееся по вниманию сердце жадно впитывало этот сладкий нектар обожания, даже если холодный разум и продолжал ожидать подвоха, привычного разочарования.

И опасаться реакции Мухиддина.

Сейчас.

Его присутствие. Его молчание.

Загадка.

Мунира наконец решилась навестить Мухиддина.

– Hujambo?

– Sijambo.

На краткое мгновение приоткрылась завеса истины. Хозяин и гостья стояли рядом, отводя взгляды.

– Ты одобряешь? – спросила Мунира.

– Мой мальчик получил новую жизнь.

– Ты одобряешь?

– Он днями и ночами грезит о тебе.

– Ты одобряешь?

Мухиддин стоял, не поднимая глаз.

Мунира ждала, испытывая неуверенность.

Нечто между ними, необъяснимое, но такое явное, что можно было дотронуться, жаждало вырваться, найти выражение.

– До того как Зирьяб встретил тебя, он желал умереть, – тихо объяснил Мухиддин.

– И что?

– Он мой сын, – печально произнес Мухиддин.

– Ты одобряешь? – снова спросила Мунира.

– Ты нужна ему, чтобы выжить, – выдохнул Мухиддин и отвернулся, притворяясь, что тянется к книге на захламленном столе. – Зирьяб еще так молод… И он мой сын…

Тишина.

Затем Мунира прошептала, чтобы проверить правдивость звучания этого слова – для себя, не для Мухиддина:

– Mpenzi – «любимый».