Голос моря

Аяана принялась грызть ноготь в нерешительности и от беспокойства за наставника. В последнее время его кожа стала сухой, а мысли постоянно разбегались. Ученица всегда могла рассчитывать на теплую улыбку, но даже она источала безнадежное одиночество. Пнув гору просыпанной муки, девушка осмелилась признаться самой себе: они с Мухиддином оба утратили связь, как отвязанные от пристани корабли, из-за одержимости друг другом Муниры и Зирьяба. После его возвращения они не расставались ни на секунду: готовили вместе и часто даже мылись вместе. О последнем Аяана предпочла бы не знать. Мать иногда отправлялась рыбачить вдвоем с вновь обретенным мужем.

Их откровенное сексуальное притяжение смущало девушку и заставляло отдаляться от влюбленных, особенно когда она заметила, как сильно отношения сына и Муниры выбивают из колеи Мухиддина. Поэтому Аяана изображала безразличие, однако каждый день перед сном бормотала проклятия в сторону Зирьяба.

И все же не переставала обдумывать значение тех моментов, когда мужчина и женщина проводили время вдвоем. Вот и сейчас мысли сами собой переместились к привычному предмету. Однако задавать некоторые вопросы Мухиддину уже казалось странным, поэтому совместные часы наставник с ученицей часто проводили в молчании, слушая музыку, читая книги или наблюдая за морем.

Закаркали вороны.

Аяана посмотрела на безвозвратно испорченную чечевичную муку, переступила через сероватую горку и зашагала дальше, едва поднимая ноги и опустив голову, чтобы скрыть выступившие слезы раздражения. Сердце казалось тяжелым камнем в груди, а разум горел от вопросов без ответов.

Послышались шаги. Девушка посторонилась, чтобы пропустить спешащего путника.

– Привет, привет! – раздался голос Мзи Китваны Кипифита.

Вздрогнув, Аяана протерла глаза. Старик повторил движение, затем сдавленно хихикнул, протянул правую ладонь, на которой лежали сухие розовые лепестки, и сделал жест, будто собирался высыпать хрупкую красоту под ноги, в пыль. Девушка невольно подставила сложенные ковшиком руки, и туда посыпались мертвые цветки. Кипифит рассмеялся, но так по-доброму, что она подняла голову, и их взгляды встретились. Глаза старика, широко раскрытые, ищущие, были направлены на нее, были похожи на ее. На краткое мгновение возникло чувство, что судьба неожиданно решила приоткрыть завесу тайны, прежде чем вернуть привычный порядок вещей.

Аяана не осознавала, что плачет, пока Кипифит не зашагал прочь. Она обернулась и решила последовать за ним, чтобы задать вопросы, которые еще не до конца оформились в сознании. Через много лет, наблюдая за волнами другого моря, она размышляла, не содержалось ли послание судьбы в упавших из рук чужака розовых лепестках.

Пате медленно просочился в душу Мзи Китваны Кипифита, поэтому теперь он испытывал внутреннюю борьбу при мысли об отъезде с острова, потому что призраки древних мореходов, ради выражения почтения к которым и явился житель Китая, уже стали почти родными. Когда он не рыбачил, то ухаживал за гробницами, настолько древними, что могли датироваться не только временем правления династии Мин, но даже и Тан. Настоящее наследие предков. Его теневая семья. Отдавая дань уважения этим привидениям, Кипифит старался загладить вину перед другими, созданными собственноручно из-за приверженности работе. В иной жизни, в ином мире. Потому каждый день находилась новая причина, чтобы отложить отъезд. Но разрыв с родной страной оказался вовсе не таким бесповоротным и полным, как могло бы быть. Прибытие на Пате грубых военных побудило старика к действиям. Он решил, что возможно имелся способ обеспечить древнему наследию надлежащее почтение, передав его в руки законного представителя на острове.

Намного позднее, в официальном письме к высокопоставленному человеку на родине с пометкой «Один пояс, один путь», Кипифит изложил всю информацию, которой стал свидетелем на Пате, ссылаясь на внешний вид гробниц, полученные впечатления и прецеденты, когда хранителем драгоценности стал представитель другой нации, чьи предки происходили из Китая. А также описал свои соображения о судьбе оборвавшейся экспедиции адмирала Чжэн Хэ, оставившей потомков на далеком африканском острове. И добавил свое имя. А несколько дней спустя совершил краткое путешествие на Ламу, где собственноручно отправил письмо.

Жизнь свернула в иное русло для одного мужчины в Пекине, ровно в три часа дня, в пятницу 1997 года, года Быка. Специалист по бессоннице, приверженец пыток имитацией утопления, настоящий мастер по установлению людского болевого порога, он понял, что работа – причинять страдания – хоть и была необходима, стала причиной для его собственной душевной усталости. Давили также чужие тайны и секреты, которыми ни с кем нельзя было поделиться.