Голос моря

Однако глаза у нее оставались красными, пока она парила ноги Аяаны и покрывала ее ногти красным лаком, пока покрывала ее руки и спину узорами из хны. Кожа, интимность прикосновений, мать и дочь, две женщины. Вне пространства и вне времени. Глядя в ярко-синее небо, вдыхая запахи лимона, мяты и корицы, прислушиваясь к тихому стону ветра, который заставлял море волноваться, Аяана думала, что они могут остаться здесь и сейчас навечно. Неясность существования заполнили бы изысканными ароматами и вкусными трапезами. Она перестала скучать по Мухиддину. Мунира, наслаждаясь моментом и позабыв о цели, принялась напевать:

Ewe ua la peponi
Waridi lisilo miba…

Аяана повернулась к матери, сияющей и прекрасной, понимая, что никого на свете не смогла бы любить сильнее, и протянула руку, чтобы поправить выбившийся локон, падавший на глаза Муниры. Та потерла лоб, точно соскребая пятно, и подумала: «Сердце – вещь податливая и со временем сможет принять любого». Так она надеялась. Сама она мечтала о неугасимой страсти и обрела ее с Зирьябом, хотя ждать пришлось многие годы, а продлилось это недолго. Теперь Мунира знала, что желания существуют для того, чтобы их осуществлять. Она с жадностью поглотила каждую каплю, каждую секунду удовольствия и даже сейчас, в этом безвременье, хотела еще.

– Любовь – чудовище с двумя лицами, – сказала она дочери и уже собиралась добавить, что страсть и страдание слеплены из одного теста, но замкнулась и сосредоточилась на коже Аяаны, которая должна была сиять.

В ясное утро четверга Мунира проснулось с пением петухов и позвала дочь.

Та откинула покрывало, уронив учебник по географии, который читала прошлым вечером. Книга с грохотом упала на пол, заставив мать вздрогнуть. Но она быстро взяла себя в руки и сказала:

– Сегодня отдыхай. Поспи еще. Я приду ближе к обеду.

После возвращения Мунира ворвалась в комнату Аяаны и принялась разворачивать свертки, при виде которых та спрыгнула с кровати и подбежала к матери, рассматривая воздушную светлую ткань, напоминавшую пену.

– Это мне? – с горящими, удивленно распахнутыми глазами спросила Аяана.

– Пора вставать. Сегодня явятся гости, – пояснила Мунира, сжав губы в тонкую линию. – Они хотят посмотреть на тебя.

– На меня? Но зачем? И кто они? – в сознании Аяаны бушевал целый шквал вопросов. – Ты рассказала кому-то о моих успехах в школе?

– Я помогу тебе одеться, – протирая ручку на двери, отозвалась мать. – И нанести макияж. Они сами все тебе объяснят.

– Нанести макияж? Ма-е, что они хотят?

– Обсудить твое будущее, – смахивая несуществующую пыль с полок, пробормотала Мунира и неловко кашлянула.

– Принести мой дневник с оценками? Наверное, гости пожелают на них взглянуть.

Мунира промолчала.

– Мам!

– Если хочешь.

– А где ты складываешь табели с успеваемостью за четверть? – уже из ванной крикнула Аяана. – Нужно повесить на стену мою каллиграфию. Когда они ее увидят, то спросят, кто ее выполнил, и ты ответишь, что это сделала я.

Мунира ничего не ответила, прижимая руку к груди в том месте, где стучало пылающее, разбитое сердце.

27

Клочья лососево-розового шифона. Порванное в лоскуты платье, которое надевала Аяана, валяется в углу бесформенной грудой. Два заплаканных лица, одно сотрясающееся в конвульсиях тело. Остывающий сироп на полу – и несмываемое пятно на цементе, несмываемое пятно на частично поруганной плоти. Горячая, сладкая жидкость залила рассыпанные закуски и теперь разъедала детство Аяаны, оставшееся позади, и превращалась в зеркало, о происхождении которого она не ведала.

Муниру вывел из дома вежливый помощник и направил ее за угол, в сад, где росли кусты дикой розы. Она шагала, неестественно высоко подняв голову. В наполненном ароматами лаванды и розмарина воздухе жужжали пчелы. Спокойствие нарушил быстрый взгляд в сторону гробниц, выхвативший посредника. Тот с внезапной задумчивостью рассматривал падающие лепестки.

– Увядание и аромат в одном флаконе. Отцветающая красота. Но и она желанна. – Он глубоко вдохнул и только потом обернулся к Мунире, снявшей накидку. – Вы знаете, что в латинском языке слово «желание» означает «ожидание, что принесут звезды»?

Женщина вспомнила Яуза – Орион, чье имя позаимствовала для двух отверженных душ.

Они зашагали по саду. Капельки пота выступили на лбу Муниры. Спутник снова втянул носом напоенный ароматами воздух и прокомментировал:

– Легкий запах желания, смешанный с кровью, дымом, тенями и – не могу разобрать, – голос звучал непривычно хрипло, – горя?

От дома донесся придушенный вопль, который резко оборвался. Мунира крутанулась на звук, потом повернулась к мужчине. На его лице читалось отстраненное любопытство.

– Желание! Мечты! – Он наклонился к спутнице и что-то ей шепнул.

Она вскрикнула, побежала к дому, ворвалась внутрь, растрепанная, напуганная, и взвизгнула:

– Maskini!