Голос моря

Поэтому девушка унесла оттуда ноги и посмела остановиться только возле верфей. Полная страхов и противоречивых эмоций, как и многие сверстники, она обратилась к морю за ответами, за истиной, за собственной сущностью. Могло ли это стать способом сбежать от оставившего на теле и в душе ожоги вечера четверга? Сбежать от постоянного ожидания возвращения Зирьяба, Мухиддина и настоящего отца, который так и не объявился за много лет? Сбежать от себя?

Когда мать Сулеймана узнала, что Аяану выбрали для поездки в Китай в качестве Потомка, то затряслась, пошла пятнами от ярости и состроила жуткую гримасу, после чего прорыдала до тех пор, пока глаза не покраснели, а лицо не опухло. Если бы любимый сын был здесь, то мог бы стать гораздо лучшей кандидатурой. Теперь же оставалось бежать жаловаться Худхаифе.

– С меня хватит! Не могу больше смотреть на это вездесущее «Сделано в Китае». Не смей мне даже показывать их дешевые низкокачественные подделки, понял?

Когда новости распространились по всему острову, Амина Махмуд вновь вернулась к торговцу тканями и заявила, брызжа слюной и тыча пальцами в разные стороны:

– Эта безродная голодранка ничем не лучше нас! Mamake ni mchawi – «ее мать – ведьма» – Angenda juu kipungu hafikilii mbinguni – «а китайская кровь течет даже во мне». Видишь разрез моих глаз? Видишь? – Женщина оттянула веки.

Худхаифа наклонился поближе, чтобы приглядеться.

События «арабской весны» прошли на острове Пате практически незамеченными на фоне новости о наследии Аяаны.

– Какую гадость они едят! – разорялась Би Амина при очередном утешительном посещении лавки тканей. – Да я и сама бы не поехала в этот проклятый Китай! Ты знаешь, что они делают там рис из пластика?

– Да ты что? – поддержал возмущение покупательницы Худхаифа.

– А овощи мастерят из крашеной бумаги и пластмассы. Отвратительно! – продолжала та.

Остров гудел от слухов, которые распространяла мать Сулеймана. По всему выходило, что Аяане предстоит питаться мясом собак, кошек, ослов, свиней и их частей – от копыт до яиц, а также гнилыми акульими потрохами, выменем коров и коз, кроличьими мозгами. А еще всем, что движется, и даже тем, что не движется: камнями, скорпионами, крысами, лисами, змеями, тараканами и сверчками.

– Лягушками!

– Огромными насекомыми!

Би Амина постоянно пророчила Аяане новые ужасы. Ей предстоит окунуться в грязное общество тех, кто лечится рогами единорога, бивнями слонов и желчными пузырями леопардов, тех, кто верит в астрологию и строит храмы для кошек. Бедной девочке грозит и самой оказаться проданной по частям.

– Aliye juu, mgoje chini – «рожденный ползать летать не может», – заключила мать Сулеймана и почувствовала себя гораздо лучше, но сочла необходимым добавить: – Помяните мое слово: девчонка совсем скоро и сама будет есть собачатину, обгладывая прямо с костей. – После чего заказала напиток из авокадо, лимона и имбиря у торговца фруктами.

Глаза Худхаифы блестели. Какой интересный поворот событий! Как бы он ни наслаждался историями о Золушках, кровавые развязки ему нравились гораздо больше. Вот это настоящий спектакль! Торговец хихикнул и потер руки. Вдобавок к этому, когда Би Амина расстраивалась, то скупала ткани и платки тоннами. Следовало пополнить запас товаров.

31

Тем вечером Мунира приблизилась к дочери, желая погладить ее по щеке, обнять, и подумала: «Бедная девочка! Такая худая. И что это на ней надето?»

Мать хмуро оглядела выцветшее платье, перешитое из ее собственного, и вздохнула:

– Bahati haina hodi – «тебе повезло», в Китае ты сможешь стать той, кем только захочешь, – ее голос звучал тоскливо. Затем она взяла дочь за руку с огрубевшими ладонями и неровно остриженными ногтями и неожиданно предложила: – Давай поедем в Момбасу. Выберем тебе новое платье.

Аяана резко дернулась.

Только тогда Мунира вспомнила едкий запах, когда сжигала последнее из подаренных дочери платьев, и отступилась.

Позднее, ночью Мунира никак не могла уснуть: сердце переполняли эмоции от всего, что произошло с ее семьей, от неожиданных и странных поворотов судьбы. Оставалось сдаться, встать с постели, вновь зажечь фонарь и отправиться к комнате дочери. В мерцающем свете и танцующих тенях лицо той казалось спокойным и умиротворенным. Ощутив прилив материнской нежности, Мунира подняла сброшенное Аяаной покрывало, вернула его на место и склонилась над ней, вдохнув исходивший аромат цветков апельсина и жасмина, терпкость бергамота, горьковатые ноты пачули, мечтательность иланг-иланга и соблазнительный яд олеандра – запахи ожиданий. Затем поцеловала дочь в лоб, прикоснулась губами к ее коже. И вспомнила совсем другую девушку, которую надолго изгнала из сознания.